Ким Робинсон - Марсианская трилогия

Высокогорный отёк лёгких развивается быстро, и больной уступает ему или восстанавливается с такой же быстротой. Когда лёгкие Стефана полностью очищаются, Ганс приказывает ему оставить кислород на максимуме и не переносить слишком большие грузы. Также Стефану разрешается подниматься только медленно и только из нижнего лагеря в следующий. Роджер при этом думает, что теперь труднее будет заставить его спуститься, чем продолжать с ним подъём, – довольно типичная ситуация в альпинизме, но это даже не обсуждается. Стефан жалуется, что его роль в экспедиции так резко сокращена, но тем не менее со всем соглашается. Первые несколько дней пути он достается Роджеру в напарники, и тот внимательно за ним следит. Но Стефан взбирается довольно проворно и лишь жалуется на чрезмерную опеку Роджера и холодный ветер. Роджер приходит к выводу, что напарник в полном порядке.

Опять приходится таскать вещи. Ведут Ганс и Артур, и им доставляет хлопот широкий крутой вал, который они пытаются одолеть по прямой. На пару дней они вынуждены остановиться: лагеря забиты припасами, а ведущие не могут прокладывать больше пятидесяти-семидесяти метров в день. Однажды вечером, когда Ганс описывает по радио какой-то сложный выступ, Мари не выдерживает и встревает:

– Ну не знаю, что там у вас происходит наверху, но пока Стефан высасывает весь кислород, а вы ползете по несколько сантиметров в день, мы можем остаться на этой чертовой скале навсегда! Что? Мне по хрену, какие там у вас проблемы, ребята… но если не можете вести, как надо, спускайтесь и дайте делать это тем, кто может!

– Это же туфовый пояс, – оправдывается Артур. – Как только мы его пройдём, откроется самый короткий путь к вершине…

– Да, если у вас будет чертов кислород! Слушайте, это что, кооператив какой-то? Так я в него не вступала!

Роджер пристально следит за Айлин. Она внимательно слушает, держа палец на кнопке, напряжённо сдвинув брови, будто пытаясь сосредоточиться. Он удивляется, что она до сих пор не вмешивалась. Но она позволяет Мари высказать ещё пару гневных реплик и только после этого вступает в разговор.

– Мари! Мари! Это Айлин…

– Да?

– Артур и Ганс скоро спустятся по графику. А до тех пор – заткнись.

На следующий день Артур с Гансом прокладывают триста метров перил и оставляют туфовый пояс позади. Когда Ганс вечером объявляет об этом по радио (Роджер слышит доклад Ганса на фоне того, как Артур вопит фальцетом: «Вот так-то! Вот так-то!»), губы Айлин растягиваются в лёгкой улыбке, и она поздравляет их, а затем переходит к распоряжениям на следующий день. Роджер задумчиво кивает.

Когда они проходят тот пояс, склон становится более покатым, и они двигаются быстрее даже при неутихающем ветре. Скала похожа на стену из огромных неправильных кирпичей, которая завалилась назад таким образом, что каждый кирпич оказался сдвинут чуть дальше того, что под ним. Это великое нагромождение глыб, уступов и скатов хорошо подходит, чтобы восходить зигзагами, а также чтобы разбить лагерь.

Однажды Роджер останавливается передохнуть и оглядывается по сторонам. Он несёт груз из среднего лагеря в верхний и прилично обогнал Айлин. В поле зрения никого нет. Далеко внизу – облака, покрывающие весь мир серым потрепанным одеялом. Над ними – вертикальное пространство скалы и этот беспорядочный склон, тянущийся вверх к очень гладкому, почти бесформенному слою облаков над ними. И лишь тончайшие ряби, словно волны, расстраивают этот серый потолок. Пол и потолок из облаков, стена из камней – на миг кажется, что это восхождение будет продолжаться вечно. Это целый мир, нескончаемая скала, по которой они будут подниматься и подниматься… А когда было иначе? Зажатый посередине, между облаком и облаком, легко перестаешь верить в прошлое; может быть, вся планета – и есть скала, бесконечно меняющаяся, бросающая новые и новые вызовы.

Затем уголком глаза Роджер улавливает какой-то неожиданный цвет. Всматривается в глубокую трещину между уступом, на котором стоит, и вертикальной глыбой рядом с ним. Во льду прорастает несколько кустиков смолёвки. Подушечка темно-зеленого мха и на ней – кружок, из сотни розовых цветков. После трёх недель почти монотонных белых и чёрных тонов кажется, что новые оттенки так и льются из цветов, взрываясь в глазах. Какой тёмный, насыщенный розовый! Роджер нагибается, чтобы осмотреть их. Мох имеет очень тонкую структуру и растёт словно прямо из камня, хотя в трещине, конечно, собралось немного песка. Должно быть, ветер принёс со щитового плато семя или клочок мха, которые и пустили здесь корни.

Роджер встаёт, снова осматривается вокруг. Айлин как раз подходит и пристально глядит на него. Он сдвигает маску набок.

– Посмотри-ка, – говорит он. – От этого никуда не уйдешь.

Она качает головой, затем стягивает маску.

– Ты не новый ландшафт так ненавидишь, – говорит она. – Я видела, как ты смотрел на эти цветы. Это же всего лишь растение, которое старается выжить. Нет, мне кажется, ты запутался. Ты используешь местность как символ. Но дело не в ландшафте, а в людях. Ты не любишь историю, которую мы здесь свершили. Терраформирование – лишь его часть, видимый признак истории освоения.

Роджер задумывается над её словами.

– Ты хочешь сказать, мы просто ещё одна земная колония. Колониализм…

– Да. Это ты и ненавидишь, понимаешь? Не местность, а историю. Потому что терраформирование пока что бесполезно. Оно не делается ради каких-то добрых целей.

Роджер беспокойно качает головой. Он никогда не думал об этом с такой стороны и не уверен, что согласен, – всё-таки сильнее всего пострадала именно природа. Хотя…

– Но если подумать, есть в нем и кое-что хорошее, – продолжает Айлин. – Потому что ландшафт никогда не изменится обратно. Но история… история должна измениться по определению.

И она уходит вперёд, оставляя Роджера смотреть ей вслед.

Ночью ветер смолкает. Шатер прекращает шуметь, и это будит Роджера. Ему ужасно холодно даже в мешке. Он не сразу понимает, от чего проснулся: кислород все ещё мягко шипит ему в лицо. А когда понимает – улыбается. Смотрит на часы: скоро начнётся зеркальный рассвет. Он садится и включает печку, чтобы приготовить чай. Айлин ворочается в своём мешке, открывает один глаз. Роджер нравится смотреть, как она просыпается: даже через маску хорошо видно, как беззащитная девочка быстро превращается в руководителя экспедиции. Как онтогенез есть рекапитуляция филогенеза [36], так и приход в сознание утром есть рекапитуляция достижения физического развития. Знать бы ему сейчас ещё греческие термины, и он бы получил научную истину. Айлин снимает кислородную маску и поднимается на локте.