С Кинкейд - Дьяболик

Только теперь до меня дошло, почему я это сделала. Что мною руководило и заставило встать между охотником и его добычей. Мои симпатии были отнюдь не на стороне пречистого, что бы там я ни наплела толпе, разыгрывая из себя Сидонию. Нет, я почувствовала симпатию к тому, кто должен был загрызть этого Лада. К зверю, созданному, как и я сама, для безжалостного убийства, которого заставляли убивать, несмотря на его нежелание. Этого с ним больше не будет. Никогда. Я заберу пса себе.

Меня, наконец, вытащили с арены и проводили к клеткам, куда должны были привести Карателя. Все это время меня трясло от избытка адреналина. Я ждала, что Нивени прибежит назад, под мое крылышко, но первым пришел Гладдик. Его перевитые золотом темные волосы были растрепаны. Я думала, он терзается от страха за меня, вместо этого парень рявкнул:

– Ты что творишь?

– В каком смысле?

Гладдик даже не подумал подойти ко мне ближе.

– Сидония, это было возмутительно! Ты ведешь себя безобразно и позоришь свой род! После такого мой отец никогда не позволит мне быть с тобой!

Я почувствовала, что закипаю. Закатала рукав, подставляя свои раны робомедику, и вдруг поймала себя на том, что не могу изгнать из головы физиономию Гладдика, когда он покорно, как домашняя зверушка, побежал за Элантрой.

Кстати, в мой первый день в Хризантеме, услышав, что я собираюсь в соляные купальни, Гладдик хотел меня предупредить, а Элантра его остановила. И он подчинился.

– То есть ради своей репутации я должна была позволить зверю разорвать Лада?

– Пречистый – не человек.

Я пристально посмотрела на него, внезапно увидев в новом свете. Увидев не только его внешность хрупкого и деликатного юноши, но то, что скрывалось внутри. Это был жалкий слабак, недостойный моей Сидонии.

– Оставь меня, Гладдик.

– Сидония…

Мне захотелось вмазать ему как следует, но вместо этого я повернулась к нему спиной.

– Уходи. Нам больше не о чем говорить.

Как и положено трусу, спорить Гладдик не посмел. Его шаги удалялись, меня же просто трясло от гнева. Уловив какое-то новое движение, я решила, что он вернулся, пожелавший добавить что-нибудь на прощание. Резко повернулась, готовая уже рявкнуть на него… И окаменела. Это была Злючка.

Она изучающе разглядывала меня в ярком свете силовых полей. Робомедики продолжали копошиться в моей руке, и я оттолкнула их, готовая к тому, что Злючка кинется на меня и убьет. Она же видела меня на арене. Видела все.

Конечно, я пыталась действовать так, как действовала бы Дония, тщательно дозируя свою силу и скорость. Но судя по тому, что она на меня смотрела как на нечто невиданное, я с треском провалилась.

Однако Злючка не спешила нападать. Просто разглядывала меня, как диковинку.

– Ты действительно в это веришь?

– Верю во что? – осторожно уточнила я.

– В то, что сказала сейчас этому мальчишке. Что надо было спасти пречистого?

Вопрос застал меня врасплох.

– Я просто не могла позволить этому случиться. Тому, что должно было произойти на арене. Это было неправильно, – только и сумела выдавить из себя я, не зная, как еще объяснить свой порыв.

Злючка обвела взглядом клетки, так похожие на коррали, в которых мы обе росли, когда еще были по ту сторону силового поля.

– Возможно, я недооценила тебя, грандесса Эмпиреан. Видишь ли, сострадание чуждо моей природе, – она посмотрела на меня своими холодными глазами. – Но я принимаю его ценность. Ты поразила меня с самой первой нашей встречи, и теперь я, кажется, знаю чем. Все дело в том, что я не в состоянии понять такого… доброго человека.

И с довольным видом, словно бы разрешила давно мучившую ее загадку Сидонии Эмпиреан, Злючка удалилась. Вернулись робомедики, принялись возиться с моей рукой, а я продолжала стоять столбом, пытаясь сообразить, как это вышло, что выиграть мне помогли мои слова, сказанные Гладдику, и заступничество за существо, схожее по своему происхождению со Злючкой, да и со мной самой. Я поступила так, как поступила бы Дония, и это развеяло подозрения дьяболика на мой счет.

С того дня Злючка меня больше не преследовала.

Мой поступок наделал много шуму по всей Хризантеме. Гранды и грандессы, в душе ненавидевшие звериные бои, старались потихоньку подкараулить меня и шепнуть на ухо:

– Вы такая смелая, грандесса Эмпиреан!

Другие же всеми силами меня избегали. Когда я подходила, они отворачивались и понижали голоса, чтобы я никоим образом не услышала их разговоров. Как ни крути, а я публично осудила одно из модных времяпрепровождений «золотой молодежи», к тому же сделала это весьма некорректно.

Вплоть до одного прекрасного вечера я не придавала этому никакого значения. Тогда, после службы в Великой Гелиосфере, все грандство отправилось в приемный зал, чтобы подышать наркотическими парами. Затылком почувствовав чей-то тяжелый взгляд, я обернулась и заметила императора, глядевшего в мою сторону. Грандесса Циния что-то нашептывала ему на ухо.

Только тут я поняла, кто из грандов и грандесс одобряет мой поступок, а кто – старательно дистанцируется. Первые собрались около меня, вторые – держались поодаль, над их головами висели клубы пара. Время от времени оттуда кто-нибудь таращился на нас. Меня словно оглушили.

Граница между двумя этими группами проходила там же, где и граница во взглядах соперничающих сенаторов фон Пасуса и фон Эмпиреана. Меня поддерживали Амадоры, Ротси и Уоллстромы. Все – сторонники возврата к занятиям наукой.

Те же, кто возненавидел мой поступок и теперь нарочито хвастался новоприобретенными зверями, принадлежали к родам Фордайсов, Атонов, Локлайтов и других приспешников Пасусов. Все как один – ревностные гелионики.

Это нельзя было счесть простым совпадением. Опасавшиеся открыто выразить свои взгляды перед лицом императора сделали это окольным путем, выступив против звериных боев. И сейчас они сплотились вокруг меня, мнимого отпрыска рода Эмпиреан, находившегося в центре императорского недовольства.

Это было именно то, чего мне полагалось остерегаться при дворе. Я должна была избегать внимания к себе, а не привлекать его! Извинившись, я двинулась к выходу. Дойдя до двери, я оглянулась на императора. Он сидел, вцепившись в подлокотники своего кресла, и ледяным взглядом сверлил эмпиреанскую фракцию, формировавшуюся прямо у него на глазах.

А Рандевальд фон Домитриан славился своей беспощадностью.

Я постаралась больше времени проводить на вилле, надеясь, что скоро обо мне забудут. Когда меня посещали сочувствующие, я приказывала челяди не впускать их под предлогом плохого самочувствия. Сказалась больной для всех, кроме Нивени. Правда, Каратель не давал мне заскучать.