Наталья Бульба - Космический маршал. В списках не значится

Николя стал чертой… До и… после. Я рисковала не только собой, но и ими…

— Он был нашей первой победой… — начал Валев и замолчал, напоровшись на мой резкий жест.

— Извини! — вырвалось у меня прежде, чем я, поднимаясь с кресла, оборвала соединение.

Защита отреагировала на движение, поле померкло…

— Этого я и опасался, — тяжело посмотрев на меня, тихо произнес Риман.

Мог не стараться, ни один из офицеров, находившихся за терминалами, нас словно и не замечал. Идеальная дисциплина…

Отметила я это машинально, как и то, что сейчас на лиската был длинный черный плащ. И крупный камень вместо фиксатора. Черный инурин, символ рода Исхантелей.

Официальное облачение главы Храма…

Делайте выводы, как говорил когда-то Ровер, «натаскивая» еще стажера Элизабет Мирайя. Оставалось лишь узнать результат…

Задать вопрос я не смогла.

— Я хотела бы вернуться в каюту, — спокойно, насколько это было возможно, попросила я.

Еще один взгляд… долгий, оценивающий, и Риман склонил голову:

— Хорошо…

Развернулся… Сдерживаемой горечью ударило наотмашь, заставив застонать, но он даже не оглянулся, продолжая идти к телепортационному кругу.

Попроси меня кто описать его в это мгновение, я бы сказала просто — лиската. Не понимая смысла, не осознавая до конца, почему хочется склониться перед ним, замерев в экстазе… Почему в сердце отдавало болью, когда мелькала мысль о предстоящем прощании…

Площадка дрогнула, как только я встала рядом с ним. Провернулась, осела вниз…

— Они приняли мои требования, — глухо произнес Риман, первым переступив ограничительную линию транспортера уже в моей… своей каюте. Двигался он бесшумно, но я ощущала каждый, самый мимолетный жест. Напряжение сгущалось, воздух недовольно «гудел», словно Исхантель был слишком большим для этого места. — Ты можешь вернуться.

— Но тебя это не радует, — отозвалась я, продолжая смотреть ему в спину. Ждала этих слов, но… теперь, когда они прозвучали, стало тоскливо.

И — страшно.

Я знала, что рано или поздно, но это произойдет. И все, что копилось, утрамбовывалось в моей душе, вырвется наружу, сметая и кромсая в клочья внешнее спокойствие. Единственное, на что надеялась — когда это все-таки случится, поблизости будут находиться наши психологи.

Мне не повезло.

Уже — не я, еще — не я. Ни живая, ни… мертвая. Его медики сумели восстановить тело, он сам — помог поверить, что у всего, что творила на Приаме, была достаточно значимая цель, чтобы это оправдать. Мне всего-то и оставалось — принять это и идти дальше…

Я не смогла, вновь и вновь переживая каждую из минут; вновь и вновь опуская взгляд перед Леоном; обещая Мики передать слот; оставляя Ксею одну в кафе; стреляя в Виктора; чувствуя, как наваливается на меня чужое тело…

«У меня был выбор: оперативная работа или муж», — призналась Валенси, исповедуясь как-то за бокалом вина. — «Я выбрала мужа». Речь шла о том самом задании, после которого она ушла из Службы.

Чтобы выбить из Вали память о той грязи, с которой ей пришлось столкнуться, Жерлису потребовались три бутылки коньяка и одна ночь. И пропущенный удар в челюсть, которым он просил прощения у Вано.

— Ты не готова, — коротко бросил Риман, не шевельнувшись. — Эта скотина убила тебя…

— Тебе ли говорить об этом?! — усмехнулась я. Зло. — Ты ведь и сам…

— Нет! — резко оборвал меня Исхантель. Качнул головой, чуть слышно повторил: — Нет…

— Ты мог… — попыталась возразить я, но заткнулась сама, буквально захлебнувшись воздухом, когда он, внезапно оказавшись рядом, схватил меня за плечи и тряхнул так, что клацнули зубы.

— Никогда! O! Запомни! Никогда! Я! Не смогу! Причинить! Тебе! Боль!

Отпустил он меня сам, отступил на шаг. Каменное изваяние. Не безразличие, не бесстрастность — бесчувственность.

— Через восемь часов ты будешь на Эстерии, и все закончится.

— Он — мертв? — чтобы хоть что-то произнести, спросила я.

Риман стоял слишком близко.

Риман стоял слишком близко, чтобы я не чувствовала его даже сквозь мощнейшие ментальные блоки, которые он выставил.

— Понимай он до конца, что именно с ним сделали, предпочел бы умереть сам, — равнодушно скривился жрец. — В его смерти больше нет смысла.

— Так просто… — вздохнула я.

— Так просто… — повторил он, пристально глядя на меня.

А во взгляде — ничего. Безбрежность, пустота… А за ней — все, что он хотел, но не мог мне сказать.

Этот шаг к нему я сделала сама. Приподнявшись на цыпочки, тронула камень фиксатора.

— Завтра ты будешь об этом жалеть, — чуть слышно прошептал Риман, не сделав попытки меня остановить.

— Буду, — согласилась я, поведя губами по его щеке. — И не только завтра…

— Я должен буду тебя отпустить…

— Я должна буду уйти…

— Глупо… — склоняясь, выдохнул он мне прямо в ухо.

— Глупо, — повторила я, выворачиваясь, чтобы найти его губы.

Поцелуй длился и длился… Не пытаясь разбудить, завоевать — просто чувствовать, как тают в чужом тепле воспоминания, как уходит из души тяжесть, не в силах противостоять нежности, в которой хотелось утонуть, раствориться без остатка, перестать быть…

— За что?! — выдохнул он резко, дернулся, словно пытаясь вырваться, но тут же замер, когда я, ладонью, забралась под его тунику, прикоснувшись к упругой, приятно прохладной коже. — Почему именно сейчас…

— Молчи, — уткнувшись лицом ему в шею, попросила я. — Просто молчи…

— Как прикажет моя кайри, — без малейших усилий отстранив меня от себя, совершенно невпопад произнес он. — Ты — мой дар и… мое проклятие…

Возразить ему я не успела.

Кто из нас был мертвым, кто — живым… Тунику он сорвал с себя сам, оставив ее лежать рядом с плащом.

Белое на черном…

Футболку снимал с меня робко, сдерживая дыхание и едва касаясь кожи, словно опасаясь отпугнуть, задеть той силой, что билась, грозя смести нас обоих.

А я хотела ее! Этой необузданной, неукротимой жажды обладать мною. Смять, покорить, заставить кричать… не от боли, от страсти, от стремления чувствовать, как жаркой волной окатывает желание настолько простое и бесстыдно откровенное, что не обмануться, не ошибиться, не спутать одно с другим…

И я тянулась к нему. То ластилась… губами, кожей, всем телом впитывая в себя его вкус, запах, упругость его мышц, нежность движений… То скрюченными пальцами впивалась в плечи… требуя, заставляя, ведя за собой… То замирала… чтобы вместе с ним сорваться в пропасть… чтобы там, разлетевшись на осколки, собрать себя заново… продолжая жить.

Трудно сказать, сколько длилось это безумие. Минуты, часы, вечность… Я не позволяла себе потерять ни мгновения. Он — тоже.

Без слов, лишь стонами, да судорожным дыханиям рассказывая, как мы нужны друг другу…