Ирина Ломакина - На Краю

Добрыня поднял нож в третий раз и провел короткую линию между двумя порезами, чуть ниже места, где они начинались.

— Говори, — сказал он, наклоняясь ко мне. — Говори, а то будет хуже. Куда ты шел?

Никакая подходящая ложь мне в голову не приходила. Я мотнул головой — никуда.

— Не ска-ажешь? — протянул Добрыня и неожиданно рассмеялся. — Ну-ну. Знаешь, как больно, когда сдирают кожу? Узенькими полосками? Вот так?

И он потянулся ножом к маленькому порезу наверху, ковырнул ножом, углубляя надрез.

— Нет! — Я рванулся в сторону, несмотря на держащие меня руки.

— Говори!

— Я все рассказал!

— Ну как хочешь, — Добрыня пожал плечами. — Эй, держите его!

Мне снова вцепились в локти, не давая шевельнуться, и воевода, ухватив за свисающий лоскут кожи, потянул его вниз. Тут-то я заорал по-настоящему, уже не пытаясь сдержаться, и рванулся из держащих меня рук. Безуспешно, только хуже сделал.

— Говори! — Добрыня на мгновение прекратил тянуть за полоску кожи, но я молчал, и он дернул еще раз, потянул вниз. Я опять заорал.

— Командир! — неожиданно вмешался Иван.

— Чего тебе? — Добрыня сердито обернулся, прервав свое занятие. Я прекратил вопить и попытался перевести дыхание, но глубоко вздохнуть не получалось. Выходили лишь короткие всхлипы.

— Солнце садится.

Я поднял голову и взглянул на небо. В самом деле, крыши домов окрасились розовым, а краешек солнца коснулся леса на горизонте.

— Ночью даже чужака пытать негоже, — сказал Иван. — Может, с утра продолжим?

— С утра будет поздно. Если он не придет на место встречи, его начнут искать. И лодку мы упустим. — Добрыня говорил с Иваном, как с равным. И в его словах, несомненно, был резон. Моя беда заключалась в том, что никакого места встречи не существовало.

— Все равно, — покачал головой Иван. — Грех это, сами знаете. Ночью только злые дела твориться могут.

Добрыня окинул взглядом собравшихся во дворе мужчин.

— Иван верно говорит, — сказал кто-то из толпы.

Остальные закивали.

— Ладно. Вы правы, — Добрыня вытер нож об штаны и убрал в карман. — Завтра продолжим. — Верните ему одежду и заприте. Иван! На рассвете возьми несколько человек и всю округу обшарь. Вдруг найдешь что-нибудь интересное. И с неба глаз не спускать, кто ночью будет дежурить, ясно? А ты подумай, — Добрыня обернулся ко мне. — Последний шанс тебе даю. Не скажешь правду — продолжим в том же духе.

— Вы же меня в любом случае убьете. — Я как мог твердо взглянул ему в глаза.

— Верно. Но смерть бывает разная. Скажешь правду, я тебе легкую смерть подарю — пулю в затылок. Думай.

Да уж, пуля в затылок действительно была легкой смертью по сравнению с другими вариантами, которые могли прийти Добрыне в голову. Наверняка в его арсенале пыточных средств не только нож имеется, а пуля милосерднее веревки, которая, насколько я понял, обычно доставалась пришельцам. Воевода сделал мне со всех сторон щедрое предложение, но мне совсем не хотелось его принимать.

Меня провели в глубины дома и впихнули в тесную каморку без окон. Там царила кромешная тьма. Я нащупал подобие матраца у стены и осторожно сел. Мне вернули одежду и подсунули мятую тряпицу, чтобы приложить к порезам. Они продолжали сильно кровоточить. Тряпица была не очень чистой на вид, но выбирать особо не приходилось. Кое-как, перемежая шипение с матерными словами, я пристроил на место оторванный лоскут кожи, сложил тряпку в несколько раз и приложил к груди. Сделать повязку было не из чего, так что я просто застегнул рубашку, куртку и лег на спину.

Было холодно, но укрыться было нечем. Я лежал, смотрел в пустоту и думал о том, что поздней осенью солнце заходит рано. До рассвета не меньше двенадцати часов, есть время поискать выход из создавшегося положения. Обменять жизнь на «Птаху»? Сейчас это казалось невозможным, но что я скажу утром, когда меня начнут медленно и болезненно убивать? Я облизнул пересохшие губы. Хотелось пить, да и поесть бы не помешало, но с ужином так никто и не явился.

Завтра на первом же допросе скажу, что шел к звездолету, внезапно решил я. Уничтожить его не так-то просто, и в любом случае это займет время, а время — это шанс что-то изменить. Если меня убьют, неважно, что будет с кораблем. А вот если пощадят, появляются варианты.

Эта мысль принесла мне огромное облегчение, и в каморке как будто стало теплее. Я поплотнее запахнул куртку и наконец-то уснул.

— Вставай!

— Что?

Спросонья я плохо соображал. Мне посветили в лицо фонарем, а потом кто-то пнул меня в грудь, попав по вчерашним порезам. Я вскрикнул:

— Больно, сволочи!

— Заткнись! — приказал молодой голос. — И поднимайся, живо! Руки сюда!

Я послушно протянул руки. Парней было двое. Один принялся связывать меня, второй держал фонарик. Из двери падала в каморку полоска серого света. Едва-едва рассвело. Меня вывели во двор. На улице шел снег. Мокрые хлопья таяли, не достигнув земли. Несколько снежинок тут же повисло на ресницах.

Добрыня был тут как тут, бодр и свеж, хотя и мрачен, как туча. Народу во дворе было куда меньше, чем вчера, всего несколько человек. Среди них я узнал Ивана.

— Раздевайте его.

— Нет! — Я аж задохнулся, представив, как они будут отдирать тряпку от порезов, причиняя мне бессмысленные страдания. Да и стоять голым под снегом не хотелось. — Я все расскажу.

— Образумился, значит? — Добрыня улыбнулся. — Молодец. Ну что же, говори. Где тебя должны забрать?

Я покачал головой.

— Я сказал вам правду, мой напарник меня бросил. Но есть большой корабль. Не тот, что на орбите, другой. Мой корабль. Мы с напарником прилетели на нем, а потом уже на шлюпке сюда. Я оставил его подальше от людей, южнее ваших поселений. — Я неопределенно махнул рукой, не очень понимая, где какая сторона света. — Туда я и шел.

— Говоришь — южнее? Где именно? — недоверчиво уточнил Добрыня.

— Далеко, — повторил я. — Там, где лес заканчивается и начинаются сопки.

— Далеко, — прокомментировал Иван. — Отсюда дней пятнадцать идти, не меньше.

— И ты хотел пройти это расстояние один? В начале ноября? — не поверил Добрыня.

— Это правда! — почти крикнул я. — А что мне оставалось? Еда у меня была, огонь и воду легко добыть. Я надеялся, что дойду.

— А твой друг, который тебя бросил, разве он не забрал корабль, чтобы отсюда улететь?

Я открыл рот, чтобы объяснить, почему это невозможно, но тут до меня дошло: это и есть мой шанс сохранить и жизнь, и «Птаху».

— Мог, — тихо сказал я. — Но я должен был проверить! Вдруг корбль еще там!

На этот раз у меня получилось лучше. Я ничем не выдал себя, а отчаяние в моем голосе было почти настоящее. Я отчаянно желал, чтобы мне поверили.

Добрыня долго молчал. Я ждал.