Ким Робинсон - Красный Марс

— Не знаю, что бы я делала без тебя, — быстро проговорила она, — ты правда так хорошо справляешься в таких ситуациях, так точно, четко, решительно. Они верят тебе, потому что ты не пытаешься к ним подлизываться и не приукрашиваешь правду.

— Это лучший способ, — сказал он, выглянув из окна на проносящиеся мимо шатры. — Особенно если подлизываться и врать.

— О, Фрэнк.

— Но так и есть. И ты тоже в этом хороша.

В этой фразе был троп, но Майя его не заметила. Для этого существовал какой-то риторический термин, только он его забыл. Метонимия? Синекдоха? Но она лишь рассмеялась и, сжав его плечо, приникла к нему. Будто ссоры в Берроузе и не было вовсе — не говоря уже об их встрече после этого. В Шеффилде она пропустила свою остановку и вышла из поезда вместе с ним, пройдя с ним под руку по просторной станции, а потом в его комнаты, где разделась, приняла душ и, надев его рубашку, без умолку болтала о событиях этого дня и об обстановке в целом, будто они делали это все время: ходили ужинать, ели суп, рыбу, салат, пили вино каждый вечер. Откидывались на стульях, пили кофе с бренди. Политики после рабочего дня. Руководители.

Наконец она угомонилась, расслабилась на стуле и стала просто смотреть на Фрэнка. Но это, на удивление, не раздражало его, ему казалось, будто его защищает от раздражения некое силовое поле. Возможно, это из-за ее глаз. Иногда можно точно определить, что кому-то нравишься.

Она провела с ним ночь. А потом разрывалась между своей квартирой в здании «Первых на Марсе» и его комнатами, совсем не обсуждая, ни почему это делает, ни что это значит. А когда наступало время ложиться в постель, она снимала всю свою одежду и перекатывалась к нему, а потом на него, теплая и спокойная. Касалась его всем своим телом, всего и сразу… И если он когда и начинал приступать к делу, то она всегда очень быстро отвечала; ему было достаточно лишь коснуться ее руки. Он словно заходил в сауну. Она стала такой покладистой, такой спокойной. Будто другим человеком; это было поразительно. Будто это была вовсе не Майя; но это была она, и она шептала: «Фрэнк, Фрэнк…»

Но они никогда не обсуждали ничего из этого. Они говорили только о текущей ситуации, о новостях дня, и им действительно было о чем поговорить. Беспорядки на горе Павлина пока прекратились, но волнения проходили по всей планете, и обстановка лишь ухудшалась: саботажи, забастовки, мятежи, стычки, столкновения, убийства. А новости с Земли напоминали образцы самого черного юмора, превратившись в сплошную полосу ужасов. На Марсе в сравнении с ней царил порядок… На Земле же повсюду, как спичечные головки, вспыхивали локальные войны. Индия и Пакистан применили ядерное оружие в Кашмире. Африка погибала, а страны Севера не могли определиться, кому первому оказывать помощь.

В один из дней они получили известие, что Гефест, городок возле мохола на западе Элизия, теперь полностью брошен. Оттуда перестали отвечать по радио, и, когда к ним спустились узнать, в чем дело, оказалось, что городок пуст. Весь Элизий охватили беспорядки, и Фрэнк с Майей решили посмотреть, что они могут сделать там лично.

Вместе они сели на поезд, спускающийся по Фарсиде назад в тяжелеющий воздух и поперек каменистых равнин, теперь ставших пегими из-за заносов грязно-розового снега, которые больше никогда не таяли и плотно лежали на северных склонах каждой дюны или скалы, точно цветные тени. А потом выбрались на сверкающую черную, испещренную трещинами равнину Исиды, где вечномерзлые породы таяли теплыми летними днями и снова твердели, покрываясь блестящей черной корочкой. Здесь формировалась тундра, может, даже с болотами. За окнами поезда мелькали пучки черной травы и, возможно, даже арктические цветы. А может, это просто мусор.

В Берроузе было тихо, но витало чувство тревоги, широкие травянистые бульвары опустели, и их зелень поражала, будто галлюцинация или образ, сохранившийся после взгляда на солнце. Ожидая поезда в Элизий, Фрэнк пошел в камеру хранения и попросил выдать вещи из его комнаты в Берроузе, которые он здесь оставил. Служащий вернулся с большой коробкой, в которой лежали холостяцкая кухонная утварь, лампа, несколько рубашек и портативный компьютер. Все эти вещи он давно забыл. Положив компьютер себе в карман, он сгреб остальное и выбросил в мусорный ящик. Потерянные годы — он не помнил ни дня из того времени. Сейчас стало видно, что обсуждение условий договора оказалось чисто театральной постановкой, как если бы кто-то выбил какую-нибудь стойку за сценой, обрушив все декорации и показав настоящую историю за кулисами, где двое мужчин пожимали руки и кивали друг другу.

Российское представительство в Берроузе попросило Майю остаться и сделать кое-какие дела, и Фрэнк сел в поезд до Элизия без нее, а потом присоединился к каравану, державшему путь в Гефест. Ехавшие в нем люди вели себя в его присутствии смирно, и он в раздражении не обращал на них внимания, просматривая данные в своем старом компьютере. Это была по большей части стандартная подборка, крупные серии книг, слегка дополненные архивами из политической философии, — всего сотни тысяч томов. Пусть современные компьютеры вмещают еще в сотни раз больше, но это улучшение совершенно бесполезно, потому что у него сейчас не было времени, чтобы прочитать хоть одну книгу. А в те дни он, похоже, любил Ницше. Около половины заметок были взяты из его трудов, и, просматривая их, Фрэнк не мог понять, зачем он их отмечал, — все они были бессмысленной чепухой. А одна заставила его содрогнуться: «Индивид есть частица фатума во всех отношениях, лишний закон, лишняя необходимость для всего, что близится и что будет. Говорить ему: „Изменись“ — значит требовать, чтобы все изменилось…» [81] Из книги Фридриха Ницше «Сумерки идолов, или Как философствуют молотом». Перевод Николая Полилова.

В Гефесте для работы в мохоле уже расселялась новая команда, в основном состоящая из старожилов, тоже техников и инженеров, но куда более опытных, чем новички на горе Павлина. Фрэнк переговорил с некоторыми из них, расспросив о пропавших, и однажды за завтраком, когда он сидел у окна, выходившего на белый тепловой купол мохола, американка, чем-то напомнившая ему Урсулу, сказала:

— Эти люди смотрели видео всю свою жизнь. Они изучали Марс, верили в него, как в священный Грааль, строили свою жизнь с тем, чтобы попасть сюда. Годами работали, копили, а потом все продали, чтобы совершить этот переход, потому что представляли себе, каково это будет. А потом попали сюда и оказались будто в тюрьме или, в лучшем случае, погрязли в старой рутине, делая работу в помещениях, откуда все выглядело так же, как если бы они смотрели по-прежнему телевизор. Поэтому они и исчезли. Они ушли искать что-то более похожее на то, за чем они сюда явились.