Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)

– Заткнись, а? – устало проговорил он, зная, что эти слова звучат вяло; но ничего более убедительного не приходило в голову.

Как ни странно, девушка замолчала.

Эти дожди. И она. Иногда он жалел, что не верит в судьбу. Может быть, вера в бога иногда помогает. Иногда (вот в такие моменты, когда все оборачивается против тебя, когда, что ни делай, перед тобой вновь будет мелькать жестокое лезвие, оставляя на теле все новые шрамы) легче думать, что все предопределено, спланировано, записано, а ты только переворачиваешь страницы огромного фолианта, содержащего непреложный канон… Возможно, у человека вообще нет ни малейшего шанса написать собственную историю (а потому его собственное имя – даже этот промежуточный вариант – звучало для него издевательски).

Он не знал, что думать. Неужели и в самом деле есть некая ничтожная, удушающая судьба, в существование которой, похоже, многие верят?

Ему хотелось быть не здесь, а там, где все прочие мысли подавляются непрерывными донесениями и необходимостью отдавать приказы.

– Вы проигрываете. Ведь вы проиграли это сражение, верно?

Он поначалу не хотел отвечать, но потом решил, что девушка сочтет его молчание признаком слабости и продолжит свои наскоки.

– Удивительная прозорливость, – вздохнул он. – Ты напоминаешь кое-кого из тех, кто спланировал эту войну. Косоглазая, глупая и косная.

– Я не косоглазая! – взвизгнула она и тут же расплакалась.

Голова ее поникла на грудь под тяжестью страшных рыданий, которые сотрясали ее тело и колебали складки пальто. Стул заскрипел.

За длинными грязными волосами, ниспадавшими на отвороты пальто, не было видно лица. От рыданий она склонилась вперед – так, что руки почти касались пола. Увы, у него не было сил, чтобы подойти к ней и, приобняв, успокоить или же вышибить ей мозги – что угодно, лишь бы прекратился этот назойливый звук.

– Ну хорошо, хорошо, ты совсем не косоглазая, извини.

Он лежал на спине, прикрывая одной рукой глаза. Ему хотелось, чтобы слова его звучали убедительно; но все равно в голосе слышалась неискренность.

– Мне не нужно твое сочувствие!

– Извини еще раз. Забираю назад свои извинения.

– Это… я ничего такого… всего лишь небольшой дефект, меня даже призывная комиссия не забраковала.

(Он вспомнил, что в армию брали даже детей и пенсионеров, но решил не говорить этого.) Девушка пыталась отереть лицо о лацканы пальто.

Она громко шмыгнула носом, затем снова подняла голову и откинула назад волосы. На кончике носа виднелась большая прозрачная капля. Он машинально поднялся – его усталость протестующе крякнула, – оторвал кусок от занавески, закрывавшей альков с кроватью, и направился к ней.

Увидев, что он приближается с обрывком тряпки, девушка закричала во всю мочь, оповещая исхлестанный дождем мир, что ее собираются убить. Она раскачивалась, так что ему пришлось поставить одну ногу на поперечину стула и прекратить это.

Он поднес тряпку к лицу девушки.

Та перестала сопротивляться, тело ее обмякло. Она не брыкалась и не ерзала, зная, что все это совершенно бесполезно.

– Хорошо, – с облегчением сказал он. – А теперь высморкайся.

Девушка высморкалась.

Он отнял тряпку от ее лица, сложил, снова поднес к ее носу и велел высморкаться еще раз. Когда девушка сделала это, он снова сложил тряпку и с силой вытер ее нос. Она пискнула от боли. Он снова вздохнул и выкинул тряпку.

Он не стал ложиться – на кровати к нему приходили разные мысли и сонливость. Он не хотел засыпать, чувствуя, что может никогда не проснуться, и не хотел думать, понимая, что в этом нет никакого толка.

Он отвернулся и встал у двери, от которой до любого места было рукой подать. Дверь была полуоткрыта, и вода проникала внутрь.

Он подумал о других – о других командирах. Черт возьми, он доверял одному только Рогтам-Бару, но тот был еще слишком молод, чтобы взять командование на себя. Он ненавидел все это – внедряться в уже существующую структуру, обычно пораженную коррупцией и непотизмом, и брать на себя столько, что любое его отсутствие, любое колебание, даже кратковременный отдых позволяли окружавшим его бестолковцам ухудшить и без того непростое положение. Правда, есть ли генерал, полностью довольный своим штабом?

Как бы то ни было, он им оставил очень мало – несколько сумасшедших планов, которые почти наверняка не удастся осуществить, попытки использовать неочевидные виды оружия. Все это большей частью оставалось в его голове – в том единственном укромном месте, куда не заглядывала даже Культура, но лишь из-за ее странных представлений о порядочности, а не из-за недостатка технических средств.

Он напрочь забыл о девушке. Та словно переставала существовать, когда он не смотрел на нее, а ее голос, ее попытка освободиться были следствием какого-то нелепого сверхъестественного феномена.

Он распахнул дверь домика. В дожде можно увидеть что угодно. Отдельные капли, заторможенные взглядом, превращались в струи, снова и снова делаясь знаками для тех образов, которые роятся в голове. Они пропадали в одно мгновение и длились вечность.

Он увидел стул и корабль, который не был кораблем, увидел человека с двумя тенями, увидел то, что увидеть невозможно, – идею, гибкую эгоистичную потребность выжить и для этого – подчинить все в пределах досягаемости, удалить или добавить, сокрушить или создать, чтобы данная совокупность клеток существовала, двигалась дальше, решала, продолжала двигаться, продолжала решать, зная, что она, по крайней мере, живет, если даже с ней не происходит ничего другого.

И у нее были две тени, она была двоякой: потребность и метод. Потребность была очевидна – победить то, что угрожает ее жизни. А метод был таков: взять и подчинить себе материалы и людей для достижения единственной цели. Основой его являлось представление о том, что в драке можно использовать все, что угодно, все, что является оружием, и нужно уметь пользоваться этим оружием, уметь найти его и выбрать, из чего именно прицелиться и выстрелить. Особый талант, способность сделать правильный выбор оружия.

Стул и корабль, который не был кораблем, человек с двумя тенями и…

– Что ты собираешься надо мной учинить? – Голос девушки дрожал.

Он повернулся к ней:

– Не знаю. А ты как думаешь?

Девушка посмотрела на него широко раскрытыми от ужаса глазами: казалось, она набирала в грудь воздуха для нового вопля. Он не понимал такого поведения. Он задал ей вполне обычный, вполне уместный вопрос, а она повела себя так, словно он сказал, что убьет ее.

– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, пожалуйста, умоляю, не делай этого, – без слез зарыдала она, а потом, казалось, переломилась пополам, и голова ее чуть не упала на колени.