All Flesh is Grass

— Нам тут не слышно!

— Есть микрофон, — сказав Барнс. — Вы не возражаете?

— Кидайте сюда, — сказал я.

He tossed it and I caught it. The cord trailed through the barrier. I could see where the speakers had been set up to one side of the road.

“And now,” said Barnes, “perhaps we can begin. State filled us in, of course, so we don't need to go over all that you have told them. But there are some questions. I'm sure there are a lot of questions.”

Барнс бросил микрофон, я подхватил его на лету. Провод протянулся сквозь барьер. Со своего места я видел рупоры, установленные на обочине.

— Пожалуй, можно начинать, — сказал Барнс. — От властей мы, понятно, информацию получили, вам незачем повторять все, что вы им раньше рассказывали. Но есть кое-какие вопросы. И даже много вопросов.

A dozen hands went up.

“Just pick out one of them,” said Barnes.

I made a motion toward a great, tall, scrawny man.

Кверху взметнулась добрая дюжина рук.

— Давайте им слово по одному, — предложил Барнс.

Я кивнул долговязому сухопарому субъекту.

“Thank you, sir,” he said. “Caleb Rivers, Kansas City Star. We understand that you represent the—how do you say it?—people, perhaps, the people of this other world. I wonder if you would outline your position in somewhat more detail. Are you an official representative, or an unofficial spokesman, or a sort of go-between? It's not been made quite clear.”

“Very unofficial, I might say. You know about my father?”

— Благодарю вас, сэр. Калеб Риверс, от «Канзас-Сити стар», — представился он. — Насколько мы понимаем, вы сейчас выступаете от лица — как бы это выразиться? — от лица другого народа, от населения другого мира. Не могли бы вы точнее определить свое положением. Выступаете вы как их официальный представитель, или неофициальный оратор, или своего рода посредник? Этого нам пока никто не разъяснил.

— Я отнюдь не официальное лицо. Вы что-нибудь слыхали про моего отца?

“Yes,” said Rivers, “we've been told how he cared for the flowers be found. But you'd agree, wouldn't you, Mr Carter, that this is, to say the least, a rather strange sort of qualification for your role?”

“I have no qualifications at all,” I told him. “I can tell you quite frankly that the aliens probably picked one of the poorest representatives they could have found. There are two things to consider. First, I was the only human who seemed available—I was the only one who went back to visit them. Secondly, and this is important, they don't think, can't think, in the same manner that we do. What might make good sense to them may seem silly so far as we are concerned. On the other hand, our most brilliant logic might be gibberish to them.”

— Да, — сказал Риверс, — нам говорили, что он нашел какие-то цветы и очень заботливо за ними ухаживал. Но согласитесь, мистер Картер, что это, мягко говоря, еще не делает вас пригодным для роли, которую вы сейчас играете.

— Ни для какой я роли не пригоден. Скажу по совести, эти пришельцы вряд ли могли выбрать худшего представителя. Но тут есть два обстоятельства, с которыми волей-неволей надо считаться. Во-первых, кроме меня, никого нет под рукой, я — единственный человек, который побывал в том мире. Во-вторых, и это очень важно, они мыслят не так, как мы, они просто не могут думать по-нашему. То, что с их точки зрения разумно и логично, с нашей, может быть, просто глупо. И наоборот, наши самые блестящие рассуждения могут им показаться вздором.

“I see,” said Rivers. “But despite your frankness in saying you're not qualified to serve, you still are serving. Would you tell us why?”

“There's nothing else I can do,” I said. “The situation has gotten to a point where there had to be an attempt at some sort of intelligent contact between the aliens and ourselves. Otherwise, things might get out of hand.”

“How do you mean?”

— Понимаю, — сказал Риверс. — Но, хотя вы откровенно признаете, что не годитесь на роль дипломата и посредника, вы все же за нее взялись. Не объясните ли нам, почему именно?

— У меня нет другого выхода. Положение таково, что надо попытаться поскорее установить хоть какое-то взаимопонимание между нами и тем народом. Не то начнется хаос, и тогда с ним уже не совладать.

— Что вы имеете в виду?

“Right now,” I said, “the world is scared. There has to be some explanation of what is happening. There is nothing worse than a senseless happening, nothing worse than reasonless fear, and the aliens, so long as they know something's being done, may leave this barrier as it is. For the moment, I suspect, they'll do no more than they've already done. I hope it may work out that the situation gets no worse and that in the meantime some progress can be made.”

Other hands were waving and I pointed to another man.

— Сейчас весь мир напуган, — сказал я. — Нужно как-то объяснить, что же происходит. Нет ничего хуже бессмысленных случайностей, беспричинных страхов, а покуда тот народ считает, что для взаимопонимания что-то делается, они, я думаю, оставят этот барьер как есть и ничего другого не предпримут. Сейчас они, по-моему, ничего нового не затевают. Я надеюсь, что положение хуже не станет, а тем временем, может, мы с ними до чего-нибудь и договоримся.

Мне махали руками другие репортеры, и я дал одному знак говорить.

“Frank Roberts, Washington Post,” he said. “I have a question about the negotiations. As I understand it, the aliens want to be admitted to our world and in return are willing to provide us with a great store of knowledge they have accumulated.”

“That is right,” I said.

“Why do they want admission?”

— Фрэнк Робертс от «Вашингтон пост», — представился он. — У меня вопрос относительно этих переговоров. Насколько я понял, чужаки хотят получить доступ в наш мир, а взамен предлагают нам пользоваться богатым запасом знаний, собранных ими за долгое время.

— Все правильно, — сказал я.

— Для чего им нужно, чтобы мы их к себе пустили?

“It's not entirely clear to me,” I told him. “They need to be here so they can proceed to other worlds. It would seem the alternate worlds lie in some sort of progression, and they must be arrived at in a certain order. I confess quite willingly I understand none of this. All that can be done now is to reach proposals that we and the aliens can negotiate.”

“You know of no terms beyond the broad proposal you have stated?”

— Я и сам не вполне понимаю. Видимо, только через нашу Землю они могут двигаться дальше, в другие миры. Похоже, что все эти смежные миры расположены в определенном порядке и надо идти подряд, перескакивать нельзя. Честно признаюсь, вся эта премудрость мне не по зубам. Сейчас можно сделать только одно: согласиться вести с ними переговоры.

— Кроме общего предложения вступить в переговоры, вам не известны какие-либо конкретные условия?

“None at all,” I said. “There may be others. I am not aware of them.”

“But now you have—perhaps you would call him an advisor. Would it be proper to direct a question at this Mr Smith of yours?'”

“A question,” said Mr Smith. “I accept your question.”

— Нет. Может, какие-то условия и существуют. Но я их не знаю.

— Однако сейчас у вас есть... ну, скажем, советник. Нельзя ли задать вопрос непосредственно этому вашему мистеру Смиту?

— Вопрос? — встрепенулся Смит. — Принимаю ваш вопрос!

He was pleased that someone had noticed him. Not without some qualms, I handed him the mike.

“You talk into it,” I said.

“I know,” he said. “I watch.”

Он явно обрадовался, что и на него обратили внимание. Не без опаски я передал ему микрофон.

— Говорите прямо в эту штуку, — предупредил я его.

— Знаю. Я наблюдал.

“You talk our language very well,” said the Washington Post.

“Just barely. Mechanism teach me.”

“Can you add anything about specific conditions?”

“I do not catch,” said Smith.

— Вы отлично владеете нашим языком, — сказал ему корреспондент «Вашингтон пост».

— Немножко. Механизм учил меня.

— Можете вы что-нибудь прибавить относительно особых условий?

— Не ухватываю, — сказал Смит.

“Are there any conditions that your different people will insist upon before they reach an agreement with us?”

“Just one alone,” said Smith.

“And what would that one be?”

“I elucidate,” said Smith. “You have a thing called war. Very bad, of course, but not impossible. Soon or late peoples get over playing war.”