All Flesh is Grass

“You couldn't be more wrong,” I said. “You'd better get wised up.”

— Конечно, вам известно, что деньги растут на кустах.

— Нет, ничего такого нам не известно. Мы только знаем, как они делаются. Но какая разница? Деньги есть деньги, откуда бы они ни исходили, — разве не так?

— Вы глубоко ошибаетесь, — сказал я. — Вам следует получше ознакомиться с этим вопросом.

“You mean the money isn't good?”

“Not worth a damn,” I said.

— Разве наши деньги не годятся?

— Ни черта не стоят ваши деньги.

“We hope we've done no wrong,” the voice said, crestfallen. I said, “The money doesn't matter. There are other things that do. You've shut us off from the world and we have sick people here. We had just one poor fumbling doctor to take care of them. And now the doctor's sick himself and no other doctor can get in...”

“You need a steward,” said the voice.

— Надеемся, что мы никому не причинили вреда, — удрученно промолвили Цветы.

— Деньги — это не так важно, — сказал я. — Есть вещи поважнее. Вы отрезали нас от окружающего мира, а у нас тут есть больные. И на весь город только один врач, несчастный старик, не бог весть какой мастер своего дела. Сейчас он и сам заболел, а другие врачи по вашей милости не могут к нам попасть.

— Вам нужен распорядитель.

“What we need,” I told them, “is to get this barrier lifted so we can get out and others can get in. Otherwise there are going to be people dying who don't have to die.”

“We'll send a steward,” said the voice. “We'll send one right away. A most accomplished one. The best that we can find.”

“I don't know,” I said, “about this steward. But we need help as fast as we can get it.”

“We,” the voice pledged, “will do the best we can.”

— Нам нужно избавиться от барьера, чтобы мы могли, если надо, выбраться из Милвилла, а приезжие могли попасть к нам. Иначе неизбежно умрут люди, которых ничего не стоит спасти.

— Мы пришлем распорядителя, — был ответ. — Сейчас же пришлем. Величайшего знатока. Самого опытного, самого лучшего.

— Насчет распорядителя не знаю. Но нам нужна помощь, да поскорее.

— Мы сделаем все, что в наших силах, — пообещали Цветы.

The voice clicked off and the phone went dead. And suddenly I realized that I'd not asked the most important thing of all—why had they wanted to get the time machine into our world?

I jiggled the connection. I put the receiver down and lifted it again. I shouted in the phone and nothing happened.

I pushed the phone away and stood hopeless in the room. For all of it, I knew, was a very hopeless mess.

Голос умолк, в трубке все заглохло. И вдруг я спохватился, что не спросил о самом главном: для чего им понадобилось перебросить к нам «машину времени»?

Я постучал по рычагу. Положил трубку, снова снял. Стал кричать, звать — все без толку.

Оттолкнув аппарат, я растерянно остановился среди комнаты. Безнадежно, ничего тут не добьешься.

Even after years of study, they did not understand us or our institutions. They did not know that money was symbolic and not simply scraps of paper. They had not, for a moment, taken into consideration what could happen to a village if it were isolated from the world.

They had tricked me and had used me and they should have known that nothing can arouse resentment quite so easily as simple trickery. They should have known, but they didn't know, or if they knew, had discounted what they knew—and that was as bad or worse than if they had not known.

Столько лет они нас изучали — и все равно не понимают ни нас самих, ни того, как устроено наше общество. Они до сих пор не поняли, что деньги — не просто клочок бумаги, а символ. Они даже не задумывались над тем, что может случиться с городом, начисто отрезанным от мира.

Они меня обманули, воспользовавшись мною как слепым орудием, а им следовало бы знать, что никакая иная обида не вызывает такой злости и досады, как обман. Они должны бы это знать, но не знали, а может, и знали, да отмахнулись, как от мелочи, от пустяка, — и это еще хуже!

I opened the study door and went into the hall. And as I started down the hail, the front door opened and Nancy stepped inside.

I stopped at the foot of the stairway that rose out of the hall and for a moment we simply stood there, looking at one another, neither of us finding anything to say.

“I came to use the phone,” I said.

She nodded.

Я вышел из кабинета в прихожую. И не успел сделать нескольких шагов, как парадная дверь отворилась и вошла Нэнси.

Я остановился у лестницы, ведущей на второй этаж, минуту мы стояли и смотрели друг на друга и не знали, что сказать.

— Мне надо было позвонить по тому телефону, — выговорил я наконец.

Нэнси кивнула.

“I suppose,” I said, “I should say I'm sorry for the fight with Hiram.”

“I'm sorry, too,” she said, misunderstanding me, or pretending that she misunderstood. “But I suppose there was no way you could help it.”

“He threw the phone,” I told her.

— Еще я хотел сказать... мне очень неприятно из-за этой драки с Хайрамом.

— Мне тоже. — Она то ли не поняла меня, то ли притворилась, будто не понимает. — Но, мне кажется, ты не мог иначе.

— Он запустил в меня телефоном.

But of course it had not been the phone, not the phone alone. It had been all the times before the phone was thrown.

“You said the other night,” I reminded her, “that we could go out for drinks and dinner. I guess that will have to wait. Now there's no place we can go.”

“Yes,” she said, “so we could start over.”

Но, конечно, суть не в телефоне, не только в телефоне. Сколько раз так бывало и раньше, до всяких телефонов.

— Помнишь, в тот вечер ты сказала, что мы выберем время и съездим куда-нибудь — выпьем, поужинаем. Видно, придется с этим подождать. Сейчас из Милвилла никуда не выберешься.

— Да, тогда мы бы начали все сначала.

I nodded, feeling miserable.

“I was to dress up my prettiest,” she said, “and we would have been so gay.”

“Like high school days,” I said.

“Brad.”

Я молча кивнул, худо было у меня на душе.

— Я собиралась одеться понаряднее, — продолжала Нэнси, — и мы бы повеселились вовсю.

— Как будто мы опять школьники, — сказал я.

— Брэд...

“Yes,” I said, and took a step toward her.

Suddenly she was in my arms.

“We don't need drinks and dinner,” she said. “Not the two of us.”

No, I thought, not the two of us.

I bent and kissed her and held her close and there was only us. There was no closed-off village and no alien terror. There was nothing that mattered now except this girl who long ago had walked the street, hand in hand with me, and had not been ashamed.

— Да.

Я шагнул к ней. И вдруг она очутилась в моих объятиях.

— Можно обойтись без выпивки и без ужина, — сказала она. — Нам с тобой это ни к чему.

Да, правда, подумал я, нам это ни к чему.

Я наклонился и поцеловал ее, и обнял крепче, и во всем мире остались только мы двое. Не стало ни плененного, отрезанного городка, ни угрозы чуждого нашествия. Осталось одно, только одно важно: девушка, с которой мы когда-то ходили по улицам, взявшись за руки, и которая ничуть этого не стыдилась.

21

The steward came that afternoon, a little, wizened humanoid who looked like a bright-eyed monkey. With him was another—also humanoid—but great, lumbering and awkward, gaunt and austere, with a horse-like face. He looked, at first sight, the perfect caricature of a career diplomat. The scrawny humanoid wore a dirty and shapeless piece of cloth draped about him like a robe, and the other wore a breech-clout and a sort of vest, equipped with massive pockets that bulged with small possessions.

Распорядитель прибыл в тот же день — маленький, сухонький гуманоид, похожий на обезьянку, с живыми, блестящими глазами. С ним явился еще один гуманоид, совсем другого склада — огромный, несуразный и неуклюжий, хмурый, суровый, с лошадиной физиономией. Ни дать ни взять газетная карикатура на дипломата. Сухонький драпировался, точно в мантию, в какую-то бесформенную и не слишком чистую тряпку; на долговязом была набедренная повязка и что-то вроде жилета с огромными карманами, до отказа набитыми разной разностью.

The entire village was lined up on the slope behind my house and the betting had been heavy that nothing would show up. I heard whispers, suddenly cutoff, everywhere I went.

Then they came, the two of them, popping out of nowhere and standing in the garden.