Филип Дик - Лабиринт смерти (сборник)

— Несколько раз меня подмывало вмешаться и исправить мистера Барроуза, — продолжал отец, — Но ты же знаешь, что подобных людей бесполезно переучивать. Пустая трата времени.

Только этого не хватало: чтоб мой папаша пустился в очередную философскую тираду! Терпеть подобное было выше моих сил, и я схитрил — сидя на стуле в полном ступоре разочарования, я загородился от его слов, позволил им слиться в однообразное, бессмысленное жужжание.

А сам тем временем представлял: как хорошо было бы, если бы все оказалось не идиотской шуткой Барроуза, а реальностью. Если бы я вошел в комнату и обнаружил Прис, лежащую на постели.

И я стал думать, как бы все это было. Пусть бы она спала, возможно, пьяная… Я приподнял бы ее, сжал в своих объятиях, откинул бы волосы с глаз и тихо поцеловал в ушко. Я представлял, как она постепенно приходила бы в себя…

— Ты не слушаешь меня, — обиделся отец. Он был прав: мое разочарование оказалось столь гнетущим, что я предпочел уйти от действительности в мечты о Прис. — Ты все еще гоняешься за своей фата–морганой. — Отец, хмурясь, глядел на меня.

В своих грезах я поцеловал Прис еще раз и она открыла глаза. Тогда я снова опустил ее на постель, лег рядом и крепко обнял.

— Как Линкольн? — промурлыкала Прис у моего уха. Она, похоже, вовсе не удивилась тому, что я здесь, лежу рядом с ней и целую ее. Честно говоря, она вообще никак не реагировала. Но все же это была Прис.

— Как нельзя лучше, — ответил я, неуклюже гладя ее волосы. Прис молча глядела на меня. В темноте я едва различал ее очертания. — Нет, — признался я, — на самом деле, он в ужасном состоянии. У него депрессия. Но тебе–то что до того? Ведь это же твоих рук дело!

— Я спасла его. — Голос Прис звучал вяло и безжизненно. — Ты подашь мне сигарету?

Я прикурил сигарету и передал ей. Теперь она лежала и курила.

Отцовский голос прорвался в эти прекрасные грезы:

— Игнорирование внутреннего идеала, mein Sohn , отрывает тебя от реальности, как и говорил мистер Барроуз. А это очень серьезно! Доктор Хорстовски назвал бы это, извиняюсь за выражение, болезнью, понимаешь?

Смутно я слышал, как Честер поддержал отца:

— Это шизофрения, папа, как у миллионов несчастных подростков. Миллионы американцев страдают подобной болезнью, даже не подозревая о том и, соответственно, не обращаясь в клиники. Я читал об этом в статье.

А Прис сказала:

— Ты хороший человек, Луис. Мне ужасно жалко, что ты влюбился в меня. Я могла бы сказать, что ты понапрасну тратишь время, но ты же меня не послушаешь, правда? Ты можешь объяснить, что такое любовь? Такая, как у тебя?

— Нет.

— И даже не попробуешь? — Она выжидательно смотрела на меня, потом спросила,

— Дверь закрыта? Если нет, сходи, закрой ее.

— Черт! — Я чувствовал себя ужасно несчастным. — Я не могу закрыться от них, они прямо здесь, над нами. Нам никогда не удастся спрятаться от них, остаться вдвоем — только ты и я. Я знаю это наверное. — Однако это знание не помешало мне подойти к двери и запереть ее.

Когда я вернулся к постели, то увидел, что Прис стоит на ней и расстегивает юбку.

Она стащила ее через голову и отбросила на стул. Продолжая раздеваться, она скинула туфли.

— Кто же еще должен быть моим учителем, Луис, если не ты? — спросила она. — Сбрось все покровы. — Прис начала снимать белье, но я ее остановил. — Почему нет?

— Я схожу с ума, — простонал я. — Это невыносимо, Прис! Мне надо вернуться в Бойсе и повидаться с доктором Хорстовски. Так не может продолжаться! Только не здесь, не в одной комнате с моей семьей.

Прис ласково посмотрела на меня:

— Мы полетим в Бойсе завтра, но не сегодня. — Она стащила покрывало, одеяла и верхнюю простыню, собрала их и, подобрав свою сигарету, снова закурила. Не стала накрываться, просто лежала обнаженная на кровати и курила. — Я так устала, Луис. Побудь со мною сегодня ночью.

— Я не могу.

— Ну тогда забери меня к себе — туда, где ты живешь.

— И этого нельзя, там Линкольн.

Луис, — сказала она, — я просто хочу лечь и поспать. Ляжем и накроемся с головой, они нас не потревожат. Не бойся их. Мне очень жаль, что у Линкольна один из его припадков. И не обвиняй меня в этом, он так и так случился бы. А я спасла ему жизнь. Он мой ребенок… разве не так?

— Думаю, ты можешь так говорить, — согласился я.

— Я дала ему жизнь, я родила его. И очень горжусь этим! Когда я увидела этого мерзкого Бута, у меня было одно желание — убить его на месте. Я сразу же все поняла про него, как только взглянула. Я могла бы быть твоей матерью тоже, разве нет, Луис? Мне бы так хотелось дать тебе жизнь… И тебе, и всем остальным людям… Я дарю жизнь, а потом отнимаю ее. Здесь все совершенно правильно и хорошо… если только находишь в себе силы для такого акта. Ты знаешь, это ведь очень трудно — отнять у кого–то жизнь. Ты не думал об этом, Луис?

— Да. — Я сидел на постели рядом с ней.

Она потянулась в темноте и откинула мне волосы с глаз.

— У меня есть власть над тобой, Луис. Я могу подарить тебе жизнь и лишить этого подарка. Тебя это не пугает? Ты же знаешь, я говорю правду.

— Теперь уже не пугает, — сказал я, — Раньше когда–то, когда впервые осознал это.

— Я никогда не боялась. Мне нельзя бояться, иначе я потеряю власть, ведь правда же, Луис? А я хочу сохранить ее.

Я не отвечал. Табачный дым клубился вокруг меня, сводя с ума, заставляя тревожиться об отце и брате, которые не сводили с нас глаз.

— Человек имеет право на некоторые иллюзии, — говорил мой отец, попыхивая сигарой, — но эта — просто смехотворна.

Честер согласно закивал.

— Прис, — громко позвал я.

— Ты только послушай, — взволновался отец. — Он зовет ее! Он разговаривает с ней!

— Убирайтесь отсюда, — сказал я им. Я даже замахал на них руками, но это не дало результата — они не пошевелились.

— Ты должен понять, Луис, — внушал мне отец. — Я тебе сочувствую, я вижу то, что не видно Барроузу — величие твоего поиска.

Несмотря на темноту и гул их голосов, мне удалось еще раз воссоздать образ Прис: она сгребла свою одежду в кучу и сидела с ней на краю постели.

— Какое нам дело до того, что кто–то говорит или думает о нас, — говорила она. — Мне плевать на это, я не позволяю словам воплощаться в реальность. Я знаю, все они во внешнем мире злятся на нас: и Сэм, и Мори, и все остальные. Но подумай, разве Линкольн послал бы тебя сюда, если б это было неправильно?

— Прис, — ответил я, — я знаю: все будет хорошо. Нас ждет долгая счастливая жизнь.

Она только улыбнулась, я видел, как блеснули в темноте ее зубы. В этой улыбке было столько боли и печали, что мне невольно (всего на мгновение) вспомнилось выражение лица симулякра Линкольна. Я подумал, что эта боль в нем от Прис. Она влила собственное страдание в дело рук своих. Вряд ли это было намеренное деяние, возможно, она даже не догадывалась о результатах.