Александр Громов - Запруда из песка

Он так и подсигивал в кресле – видно было, что ему не терпится поскорее оказаться в упомянутом отсеке. А что он в Весселе забыл? Кто таков? Турист-отпускник? Не похож на праздного ротозея. Вон глаза-то как горят – небось фанатик какого-нибудь дела.

Я таких уважаю, пока они меня не трогают. В некотором роде я и сам такой. Если бы не прозвучало «Вессель», я бы ограничился пожеланием ему счастливого пути и всяческих удач.

– Дела? – спросил я.

– Научная командировка. Хм… за свой счет. Я историк.

Тогда понятно.

– Хочу найти в архивах Потсдама или Фрайбурга хоть какое-нибудь упоминание о службе Ломоносова в прусских войсках, – скромно потупив глаза, признался мой попутчик.

Так.

Жизнь горазда на выдумки – иной раз ударит пыльным мешком по голове тогда, когда не ждешь. Как будто специально выбирает такие моменты.

Были эпизоды той моей жизни, при воспоминании о которых меня до сих пор охватывает ярость. Прусская муштра – один из них. Ох, с каким удовольствием я встретился бы в тихом месте с тем вахмистром, что лупил меня палкой! Пусть даже он был бы с палкой, а я без – это ему не помогло бы. Просто жаль, что тот пруссак давно помер.

– А при чем тут Фрайбург? – спросил я. – Насколько мне известно, Ломоносов служил в крепости Вессель, откуда и сбежал.

– О! – просиял мой попутчик. – Вы историк?

– Ну что вы. Просто любитель-дилетант. Так при чем тут Фрайбург?

– Ну как же! – Он даже руками всплеснул. – Германские армейские архивы! Они там. В основном, правда, по двадцатому веку и по нашему, но и по более ранним временам кое-что есть. А военно-исторический архив – в Потсдаме. Очень и очень многое до сих пор не оцифровано, так что придется копаться в бумагах самому. Вы представляете – найти имя Ломоносова в какой-нибудь пыльной ведомости на выдачу казенных сапог!

– Ну и зачем это надо? – спросил я, переждав приступ его восторга и пожав плечами. – Допустим, найдете. Хотя вряд ли. Долго ли пробыл Ломоносов в прусских рейтарах? Да и кто он такой для пруссаков – Мольтке или Гнейзенау, что ли? Кому интересны его сапоги?

– Я не верю, что найду что-нибудь. – Он подмигнул. – Но я буду искать со всей тщательностью. Все архивы перерою. И вот когда ничего не найду, поставлю вопрос: а служил ли Ломоносов на самом деле в прусской армии?

– То есть как так? – У меня едва челюсть не отпала. – А что вы скажете насчет «Академической биографии» Веревкина?

– Составленной на основе ломоносовских слов, не так ли? – Он еще раз подмигнул мне с самым заговорщицким видом. – Кто и где зафиксировал факт взятия Ломоносова на прусскую службу? Кто видел, как он бежал из Весселя? Подробности бегства чересчур уж живописны, хоть роман пиши. Но где официальные документы? Где хотя бы свидетельства очевидцев? Историк должен опираться на независимые источники, а они в данном случае отсутствуют. Убежден: эпизод с прусской солдатчиной – выдумка самого Ломоносова. Я разрушу этот миф.

– Зачем? – заморгал я.

– Истины ради.

Немногим удавалось меня ошарашить. Этому – удалось. Я смотрел на него в великом изумлении. Фанатики существовали всегда, и многие из них страдали словесным недержанием. Пожалуй, этакий мифоборец и впрямь был способен перерыть всю немецкую военную писанину, накопившуюся со времен Альбрехта Медведя и Барбароссы, чтобы, не найдя ничего, радостно возопить: «Ну вот, что я вам говорил!» Старатель выискивает в породе крупицы золота и радуется, когда найдет, – а этот мечтает перелопатить великую гору породы и не найти ни одной крупицы. Бывают же такие особи!

– Только вы – тс-с, ладно? – Он приложил палец к губам. – Это пока секрет.

– Пожалуйста, пожалуйста… Но чем же тогда Ломоносов занимался столько времени, если не служил у пруссаков?

– Во-первых, еще неизвестно, сколько времени, – с готовностью ответил он. – Но это так, к слову. А по существу ответ вот какой: он улаживал свои отношения с немецкими девками. Пардон, барышнями. На одной он женился, но были и другие – возможно, даже с детьми от него, как Елизавета Цильх. Не зря же он ушел из Марбурга тайно. Немецкие бурши жили так, как будто завтра им помирать, то есть на всю катушку, а легкомысленных девиц, знаете ли, и в лютеранской стране хватало. Ну и чего же вы хотите от здоровенного русского детины с нормальными мужскими инстинктами? Потом-то, конечно, пришлось расплачиваться – талерами, да-да. Наш архангельский мужик, знаете ли, уже тогда метил во дворянство и желал иметь по возможности «чистую анкету». Во избежание всевозможных некрасивых случайностей. Полагаю, другие фрейлейн, на ком он не женился, получили от него некоторую денежную компенсацию…

– Из каких шишей? – перебил я, не зная, смеяться мне или заорать на придурка. – Я… Ломоносов был тогда по уши в долгах…

– А работа на шахтах в качестве пробирера? А весы Генкеля, которые он, в конце концов, конечно же, продал? Научный инструмент, ценная вещь… Вам плохо? Позвать стюардессу?

– Нет, – выдавил я. – Все в порядке. А что?

– Лицо у вас красное.

– Это от скачков давления на психику. Пройдет.

В чем христианская мораль безусловно права, так это в том, что грешно обижать убогих. Наверное, я и вправду побагровел, однако без особого труда удержал себя в границах благопристойности. Знал бы этот юродивый, с кем разговаривает!

А хоть бы я и сказал ему – что толку? Не поверит. В немецких девок верит (и правильно, кстати), а в реинкарнацию нипочем не поверит. Не поверит и в то, что мне тогдашнему и в голову бы не пришло откупаться от Греты, Хельги, Марты, Кэтрин и прочих бюргерских дочек, не говоря уже о крестьянках. В прусских вербовщиков – сукиных сынов, каких мало! – он не верит, а в благородство нищего студиозуса верит. Документ ему нужен! Бумага на выдачу сапог и подштанников. Если и впрямь найдет что-нибудь – загрустит.

А не найдет, так выставит свою теорию на всеобщее обозрение и будет носиться с нею, как с писаной торбой, отмахиваясь от тех, кто резонно возразит: мол, отсутствие документов ничего не доказывает. Ему уже все ясно! Эх, убогий! Прусский вахмистр тебя фухтелем не лупил – он бы вылупил из тебя всю дурь! Пруссаки это хорошо умели.

Лайнер коснулся бетона и побежал, чуть-чуть содрогаясь. Девчонке справа понадобился пакет. Сосед слева, к счастью, замолчал – видно, высказал наболевшее и успокоился, как слуга царя Мидаса. Черт с ним. А хорошо, что он занимается изысканиями за свой счет…

Лайнер подрулил к гофрированной кишке пассажироприемника, и я навсегда расстался с ученым энтузиастом. Пусть себе летит в Германский суботсек, пусть роется в тоннах и тоннах бумажек, касающихся всяких Гансов, Фрицев и Паулей, разыскивая одного-единственного Михайлу и боясь его найти. Его проблемы. Мое контуженое настроение понемногу улучшалось. В вагоне, что вез меня из аэропорта в столицу, я совсем пришел в себя. День клонился к вечеру – настоящий теплый майский день, – и мелькали за чисто вымытым окном деревья в зеленом пуху. Природа просыпалась, и не было ей дела до того, что где-то за четыре тысячи километров отсюда ее стукнуло небесной горой. Ерунда, укол. Да и люди, в общем, не нервничали. В середине вагона компания студентов, забыв о катаклизме, с удовольствием распевала под гитару песни – чуть-чуть хулиганские, но отменно веселые. Все были облачены в стандартную форму Экипажа, без глупейшей реликтовой манеры выделиться хотя бы одежной и побрякушками, если больше нечем. Кое-что из их вокального репертуара я и сам певал в их возрасте в таких же компаниях. Помню мое удовольствие от того факта, что высшее образование в Экипаже преимущественно смешанное, а не раздельное по полам. И с Настасьей я познакомился в такой же компании.