Александр Громов - Запруда из песка

Еще бы я не следил!

– Мы не злоупотребляли «переселением душ», – продолжил Магазинер. – Я был двадцать четвертым по счету, вы – сорок восьмым. Вы не находите, что это довольно-таки забавно: ровно вдвое? Нет? Понимаю. Вам сейчас не до шуток. Общее число «переселенных» не достигает и семи десятков, зато какие это люди! Эйнштейн и Пригожин, Пастер и Беббидж, Гумбольдт и Дарвин, Максвелл и Герц, а еще Гаусс, Лагранж, Чебышев, Бор, Кондратьев, Лаплас, Беккерель, Фридман, Вернадский и так далее, и так далее… Лучшие умы человечества – хотя, не скрою, и среди них мы ведем отбор. В частности, по поводу вашей кандидатуры, Михайло Васильевич, возникло немало споров, и вопрос в конце концов решился вполне дурацким методом – общим голосованием. Кандидатура Ломоносова прошла с перевесом всего в два голоса. Возможно, вам будет приятно услышать, что я голосовал «за». Далее – поиск, и очень тщательный, подходящей кандидатуры для внедрения ментоматрицы. И вот некий подросток, довольно обыкновенный перворанговый рядовой Перспективного Резерва, к удивлению врачей, заболевает ни с того ни с сего японским энцефалитом… Продолжать?

Вместо слов из моего горла вырвалось лишь какое-то бульканье. Я судорожно кивнул.

– Болезнь была необходимостью. Беспамятство – обязательное условие. С одной стороны, оно помогло вам не сойти с ума, с другой – ваш бред, ваши «видения» не слишком насторожили тех медиков, кто не был посвящен в суть дела. Что до меня, то мне в свое время устроили хороший электрический удар – и я два дня провалялся без сознания. Нет нужды рассказывать вам о моих последующих впечатлениях – вы испытали их на себе. Да-да, я тоже начал с того, что уверовал в переселение душ…

Я хлобыстнул вина прямо из бутылки – хоть чуть-чуть промочить пересохшее горло.

– Кто вы?

– Мы с вами никогда не встречались в так называемой прошлой жизни, – ответил Магазинер, – хотя были знакомы по переписке. Помнится, я похвально отзывался о ваших работах, а потом, во время моего второго приезда в Россию, учил математике вашего племянника Головина.

Забыв, что собирался хлебнуть еще, я высипел:

– Леонард Эйлер??!

– К вашим услугам, Михайло Васильевич, – улыбаясь, сказал он.

Сон? Явь? Галлюцинация?

Я оторвал голову от подушки и вспомнил: все было. И чужой, и рассказы о команде научных фанатиков Стентона, и Моше Хаимович Магазинер, который был Леонардом Эйлером и по большей части им остался. С ума сойти. Сколько в Магазинере Магазинера? Кто он такой, этот Магазинер? Еврейский мальчик с довольно-таки дурацкой фамилией, означающей примерно «лавочник», был отобран из миллионов мальчишек десяти-тринадцати лет, признан достойным носить в себе память и личность великого математика и употреблен на странные дела. Спросить бы его: хочет ли он такой участи? Так ведь не спросили…

Позлившись немного, я остыл. Фрола Пяткина тоже не спрашивали, понравится ли ему таскать в себе всю жизнь память Михайлы Ломоносова. Если спросили бы – Фрол наверняка отказался бы с испугу. Ну и дурак. Разве жизнь его с таким грузом внутри не стала гораздо интереснее? Кто он такой, этот Фрол? Заурядный член Экипажа, еще не факт, что вышел бы в офицеры, а если бы и вышел, то, скорее всего, тянул бы лямку, занимаясь какой-нибудь рутиной, как миллионы и миллионы обыкновенных людей. Интересную работу поручают тем, для кого рутина – семечки, кто дает понять, что ему тесно в обыденности. Фрол? Он не дал бы понять это, слишком уж был инертен и мечтателен – хорошее свойство при избытке энергии и никчемное при ее недостатке. Фрол был особью бета – ею в лучшем случае и остался бы навсегда. Чего хорошего? И потом, разве Фрол окончательно исчез? Ничего подобного – он всего лишь стушевался и отошел в уголок, сразу спасовав перед интеллектом и темпераментом Михайлы. Но остался цел где-то там, на задворках сознания. Об убийстве личности нет и речи.

Так в чем же суть моих претензий?

Только в одном: не спросили ни Фрола, ни Михайлу.

Но Михайло согласился бы с радостью, а Фрола можно было и не спрашивать.

Придя таким образом к общему знаменателю, я повеселел и принялся одеваться в настроении не самом лучшем, но приемлемом, а главное, рабочем. Умываясь и одеваясь, я посмеивался над собой: оказывается, я не очень-то наблюдателен! Что в облике Магазинера сильнее всего бросается в глаза? Его нездоровая толщина и вечные слюни в углах рта. А вот тому, что он щурит правый глаз, я не придал значения, хотя не раз замечал, конечно. Ведь Леонард Эйлер ничего не видел правым глазом, он частично ослеп еще молодым, перетрудив зрение за ночными вычислениями при свечке, и на всю жизнь сохранил привычку щурить правый глаз! И эта привычка осталась у него в новой жизни, перейдя в новое тело. Похоже, с мальчиком Мотей произошло то же, что со мной: имплантированная личность великого ученого оттеснила личность Моти куда-то на задворки…

А кто бы усомнился, что так и будет?

Нет, не то… Я вспомнил свои мальчишеские ощущения, вспомнил и вчерашние слова Магазинера. «Ментоматрица – это не характеристики личности в чистом виде, а только память, – говорил он. – Груз прожитых лет, набор воспоминаний, причем субъективных, пропущенных через сито, определяемое психологией конкретного человека, набор его мыслей и жизненных установок. Это ни в коем случае не та «душа», о переселениях которой говорят некоторые религии. Но можно в какой-то степени уподобить ментоматрицу семени растения или кристаллику-затравке в насыщенном растворе…»

Он был прав. «В какой-то степени»? В очень большой степени! В огромной! Одной лишь памятью Михайло одолел Фрола, Леонард – Моше. Но одолел не до конца. Произошло то, что происходит со страной, завоеванной более сильным соседом, когда сосед собирается не вырезать, а лишь пригнуть побежденных. Те пригибаются – и начинают исподволь, сами того не замечая, влиять на победителя, проходит время, и – гляньте-ка! – победитель уже не тот, что был прежде. Можно это обнаружить, хорошенько вглядевшись в себя. Когда это в прошлой жизни я мог посмеяться над собой?! Не страдал Михайло этим недугом, точнее – страдал его отсутствием. И во всех неудачах, в любом самом слабом щелчке по самолюбию винил, разумеется, козни недругов. Что, откровенно говоря, не было конструктивным подходом.

Зато порой и получали от меня недруги кулаком, пером или словом – любо-дорого вспомнить!

Посмеиваясь, я окончательно проснулся, вспомнил вчерашнее и сразу посерьезнел, сообразив, что меня ждет. Захотелось одновременно продолжить разговор с Магазинером и посидеть, подумать. Я предпочел второе, и было отчего.