Франсис Карсак - Робинзоны космоса [сборник litres]

– Так она жива!

На секунду-другую извечно невозмутимое выражение сползло с его лица.

– Я этому очень рад, Тераи, но твоя жертва напрасна. Ни одна пирога не сможет забрать нас отсюда. И я не смогу спуститься по веревке вниз, даже если представить, что это возможно. Я ободрал о камни все руки, вывихнул левое запястье, да и сил осталось не так много.

– Доверься мне!

Подойдя к краю скалы, Тераи прокричал: «Это Кильно! Он жив!» – и начал подтягивать к себе толстую лиану. Потом сплел из половины тонкой нечто вроде крупноячеистой сети и крепко привязал ее к двум стеблям куту, которые, в свою очередь, нанизал на толстую. Конец этой лианы он привязал к росшему на скале деревцу. То был молодой колибентон, дерево гибкое и крепкое; корни его уже вошли в расселины камня, и потому оно едва ли могло упасть от того веса и напряжения, которые ему предстояло выдержать. Напротив, на берегу, оседлавшая толстую ветку Оэтаа заканчивала закреплять другой конец лианы, нижняя точка которой теперь находилась метрах в пяти или шести над поверхностью воды.

– Кильно, я помещу тебя в эту сеть. Добравшись до берега, вытащу тебя при помощи тонкой лианы, привязанной к стеблям куту. А теперь – по местам! – закончил он по-французски.

Расположив умбуру в сети поудобнее, Тераи повис на толстой лиане и, закинув на нее ноги и скрестив их, начал медленно продвигаться к берегу, работая руками, словно огромный ленивец, висящий на ветке.

Через пару минут он уже спрыгнул на берег и без особых проблем подтянул к себе умбуру. Кильно покорно позволил вытащить себя из сети, посмотрел на высокий водопад, с грохотом низвергавшийся в ущелье, и совсем по-человечески содрогнулся.

– А остальные? – спросил он.

– Боюсь, что погибли! Вчера вечером никто не вышел к разожженному нами костру.

– Ты спас меня, Тераи. Теперь моя жизнь принадлежит тебе.

– И меня он тоже спас, – сказала Оэтаа.

– Я расскажу об этом вождям. Давайте вернемся в деревню!

Спустя несколько дней к Тераи, сидевшему у своей хижины, которую река лишь немного омыла бурными водами, подошел Кильно. На туземце была парадная одежда – длинная кожаная туника, обшитая жемчугом, роскошный красный пояс с восхитительным обсидиановым кинжалом и высокий головной убор, украшенный перьями.

– Пойдем, – сказал он.

– Куда?

– Вожди и жрецы ждут тебя в Священном Доме.

– Зачем?

– Увидишь.

Тераи встал и последовал за ним. С первых же дней, следуя совету Игрищева, он старался не проявлять ни малейшего любопытства в отношении Священного Дома, длинной свайной хижины, располагавшейся в центре деревни, и выказывал равнодушное почтение по отношению к жрецам. То немногое, что он знал о религии умбуру, происходило от намеков, подхваченных у костра, и парочки разговоров с охотниками, просветившими его относительно табу, которые следовало соблюдать. Вслед за Кильно он поднялся по наклонной лестнице, сделанной из куту, и пригнулся, чтобы войти. Зал оказался длинным и темным, с очень высокой соломенной крышей. Окон в нем не было – лишь дверь, но Тераи различил во мраке выстроившихся в два ряда туземцев: с одной стороны сидели вожди, вполне узнаваемые по высоким, украшенным перьями головным уборам, гораздо более пышным, чем тот, что был на Кильно, с другой стороны – жрецы с обсидиановыми пластинами на голове. Один из жрецов встал при его появлении:

– Входи, чужестранец. Ты спас жизнь двум нашим соплеменникам, рискуя при этом своей собственной. Ты уважал наши законы и обычаи. Ты отдавал свою часть добычи деревенским женщинам и детям. Садись здесь!

Он указал на место между двумя вождями. Кильно поклонился и вышел на платформу перед дверью, встав там на часах. Между двумя рядами, на вымощенном камнем настиле, разводили костер; Тераи с интересом наблюдал за тем, как жрец получает огонь посредством трения одной деревянной палочки о другую – в повседневной жизни умбуру пользовались огнивом, сделанным из кремня и железного колчедана. В огонь набросали сухих листьев, и помещение быстро заволок густой дым, ароматический и отравляющий. Тераи вдруг почувствовал, что ничего не соображает, перед закрывшимися глазами начали проплывать, один за другим, красочные пляжи, которые мало-помалу стали сменяться фантастическими, невероятно яркими образами, словно в калейдоскопе. Он снова пережил свои приключения на Офире II, более отдаленные события на Земле, то, что происходило на островах в его раннем детстве; затем образы сделались бессвязными, абсурдными. Где-то глубоко в нем та часть сознания, что еще была способна мыслить здраво, волновалась, задавая вопрос, не является ли этот галлюциногенный дым смертельным ядом для его организма. Заложенные уши едва улавливали, словно во сне, далекое заклинание, сходившее с губ его спутников. Он не смог бы даже примерно сказать, сколько времени длилась церемония. Когда он вдруг резко пробудился, обдутый мощным потоком холодного воздуха, то увидел, что находится один в Священном Доме, вместе с самым старым жрецом, и что уже опустились сумерки. Пошатываясь, он попытался встать, но умбуру жестом удержал его:

– Твоя душа говорила во время транса, но на твоем языке, и потому я не знаю, что ты сказал. Но это знают боги! Твое тело не сотрясали судороги, а значит, душа твоя чиста, и ты можешь вступить в нашу общину. Поднимись и ступай, умбуру! Отныне ты – такой же умбуру, как если бы вышел из живота одной из наших женщин!

Погруженный в раздумья Тераи спустился по лестнице. Внизу его ждал Кильно с пятью другими воинами.

– Теперь ты – один из нас, Тераи. Пойдем, это нужно отметить!

В последующие дни он заметил, что туземцы приняли его «официальное», так сказать, включение в состав племени более чем всерьез. Раньше он полагал, что уже влился в жизнь умбуру, но теперь осознал, как сильно заблуждался на сей счет. Отныне, когда он подсаживался к костру, будь то на центральной деревенской площади или у одной из хибар, никто уже не переводил разговор на безобидные темы – охоту или рыбалку. Он услышал, как туземцы говорят о проблемах деревни, соперничестве между вождями, возможной войне с проживающим по ту сторону Ируандики племенем ихамбэ. Его теперь называли «Тераи-Икото», что означало «приемыш», но без того несколько уничижительного оттенка, который имеет это слово на Земле. Среди новой информации наиболее интересной для него была та часть, которая касалась ихамбэ: он помнил, как Игрищев говорил, что именно ихамбэ являются ключом к этой части северного континента, а вовсе не умбуру – лишь одна немногочисленная ветвь последних некогда продвинулась так далеко на запад.

Основная часть племени умбуру по-прежнему проживала примерно в четырехстах километрах к востоку от Порт-Металла. Однажды вечером, когда они сидели перед костром у его хижины, он сказал об этом Кильно.