Том Годвин - Ад - это космос

— Мы должны придерживаться протокола, — спокойно ответил он, поглядывая в сторону дрожащей массы костей, мяса и протоплазмы на кровати. Из того места, где раньше был рот мужчины, высунулось кроваво‑красное щупальце и стало энергично впиваться в продавленный матрас.

— Как только ты выложишь все сведения и мы убедимся, что процесс необратим, мы уничтожим признаки жизни.

— Все к черту! — крикнул я и потянулся к его «беретте».

Я так сильно рванул рукоятку пистолета, что застежка‑липучка с треском разошлась, а Темплтон чуть не свалился на меня. Я оттолкнул его свободной рукой и навел дуло на кровать.

— Не вздумай спустить курок!

— Убирайся к дьяволу, — прошептал я Темплтону, а заодно и всему треклятому Агентству, и спучу, и тому единственному голубому глазу, который все еще смотрел на меня.

Я нажал на курок и выпустил всю обойму в то немногое, что осталось от голов мужчины и женщины, надеясь, что этого будет достаточно.

Потом кто‑то стал отнимать у меня оружие, и я не сопротивлялся.

— Ты безмозглый идиот! — зарычал Темплтон. — Тупой ублюдок! Как только закончится это дело, с тобой будет покончено! Ты меня понял, Дит? Ты останешься в прошлом!

— Ага, — ответил я и снова сел на пол.

В ушах звенело от наступившей после стрельбы тишины, и желтый туман заволакивал все вокруг, словно саван.

По крайней мере мне хотелось думать, что на этом все закончится. Поздно ночью, когда я не мог уснуть, когда таблетки и выпивка уже не помогали, я стал утешать себя мыслью, что хоть раз за свою напрасно растраченную и никчемную жизнь поступил так, как должен был поступить.

Что бы ни произошло, я уверен, кто‑то где‑то записал этот факт. Я не должен больше этого делать.

В маленькой тесной комнатке в конце коридора третьего этажа, у дыры, которая до обстрела была окном, сидела женщина с кошачьим лицом и нервными подвижными ушами. В комнате не было другого освещения, кроме тусклых лучей зимнего солнца. Мальчик уселся у ее ног и не сводил с меня глаз. Женщина — если у нее и было имя, я об этом так и не узнал, — посмотрела в мою сторону только раз, когда мы вошли. Пламя в ее глазах мгновенно спалило остатки моей решимости, и я обрадовался, когда она снова отвернулась к проему в стене и стала смотреть на север, где за рекой виднелись развалины Астории.

Она сказала, что девушка ушла с неделю назад. И она не имела представления, где сейчас могла находиться Джет Мийаки.

— Иногда она приносит еду и лекарства, — сказала женщина, подтверждая мои догадки.

В те времена находилось немало желающих рискнуть своей свободой, а то и жизнью, чтобы доставить товары на остров Рузвельта. Может, такие смельчаки есть и сейчас. Мне это неизвестно.

— Я сожалею, что так вышло с ее родителями.

— Все случилось очень быстро, — солгал я. — Они почти не страдали.

— Мистер Пайн, от вас пахнет смертью, — сказала женщина, и крылья ее носа слабо вздрогнули. Мальчик у ее ног рассмеялся и стал раскачиваться из стороны в сторону, обхватив колени руками. — Мне кажется, смерть идет за вами по пятам. И ваш приход предвещает смерть.

— Да, я и сам иногда так думаю, — ответил я.

— Вы охотитесь за чужаками? — промурлыкала женщина.

— Можно сказать и так.

— В этом есть некоторая ирония, вы не находите? Наш мир умирает. Мы отравили свой мир, а потом стали искать жизнь в других местах. Как вы думаете, мистер Пайн, мы нашли то, что искали?

— Нет, — сказал я. — И не думаю, что когда‑нибудь найдем.

— Возвращайтесь в город, мистер Пайн. Возвращайтесь скорее. После захода солнца никто не сможет поручиться за вашу безопасность. Кое‑кто из нас голодает. И многие наши дети голодают.

Я поблагодарил ее и вышел из комнаты. Мальчик проводил меня до лестницы, а потом сел и стал тихонько смеяться. Его смех разносился по лестничному проему, а я продолжал спускаться вслепую, шаг за шагом, почти в полной темноте. До Мейн‑стрит я вернулся по своим же следам, мимо опустевших домов, через каньоны обломков, и ни разу не оглянулся, пока снова не вышел на мост.

Два дня спустя я отыскал Джет Мийаки в китайском квартале, она пряталась в подвале буддистского Общества Чудесного Просветления на Мэдисон‑стрит. В Агентстве нашлись материалы, свидетельствующие о сочувствии одного из священников ститчам и им подобным. Джет Мийаки бросилась наутек, они всегда стараются убежать, если могут, а я преследовал ее по улице Механиков, через бульвар Генри и наконец настиг беглянку на рыбном рынке в западном конце Бродвея, неподалеку от старого манхэттенского моста. Она попыталась скрыться от меня в лабиринте киосков, среди блестящих груд осьминогов и кальмаров, угрей, тунца и трески, выложенных на постаментах из колотого льда. Джет бросилась к задней двери и почти успела выскочить, но поскользнулась на мокром бетонном полу и полетела кубарем в витрину с брикетами лапши и жестянками куриного бульона Я не могу точно вспомнить все детали, помню только девчонку и запах рыбы, стук банок по бетонному полу, сердитые и испуганные крики продавцов и покупателей. Но в подробностях — в осьминогах и лапше — я не уверен. Мне кажется, я стараюсь забыть, что это не выдумка, что это произошло на самом деле, что я не придумываю детали. Что я принимал в этом участие.

Иногда.

Иногда я дикарь.

При просмотре записи видно, что я приставил дуло пистолета к ее правому виску. Девчонка упрямо сжала губы и молча смотрела на меня. На изображении она выглядит грязно‑серой, как нью‑йоркский снег, и мне даже не требуется смотреть на тревожный красный сигнал генетиграфа. Она больна, как больны носители длительно действующей заразы, и это видно по ее глазам, по сильной испарине на лице, по легкому синеватому оттенку губ. Возможно, она заразилась еще несколько месяцев назад. Если бы она не инфицировала хоть одного из своих родителей, это оказалось бы просто чудом. Я показал ей экран генетиграфа, объяснил, что это значит, и сказал, что должен сделать дальше.

— Ты и сам знаешь, что не можешь это остановить, — сказала она, горько улыбаясь. — Не важно, скольких людей ты еще убьешь, все равно уже слишком поздно. С самого начала было слишком поздно.

— Прости, — сказал я, хотя и не уверен, что сказал, и спустил курок.

Девятимиллиметровый пистолет оглушительно громыхнул, и внезапно она перестала представлять проблему. Она стала просто еще одним мертвым телом.

Я стал ненадежным рассказчиком. А может, всегда таким был. Наверно, я всегда был трусом и лицемером. Есть вещи, которые мы помним, есть вещи, которые предпочитаем забыть. Как говорит одна старая поговорка, это всего лишь кино.

Я не убил Джет Мийаки.

— Ты сам знаешь, что не можешь это остановить, — сказала она. Эта часть была правдой. — Не важно, скольких людей ты еще убьешь, все равно уже слишком поздно. С самого начала было слишком поздно.