Питер Уоттс - Революция в стоп-кадрах [сборник litres]

Башаар принялся рисовать на камнях, пластике и каждой плоской поверхности, которую мог найти, фальшивыми граффити Художников. Он обычно был не из тех, кого сильно интересовали другие племена; я спросила, уж не расшифровал ли он их код, и он как-то сразу заробел и принялся мямлить: «Ну, я определенно расшифровал чей-то код». Я тогда шла на корму, там была плагин-тусовка с Баном и Рейчел, потому у меня не было времени играть в его дурацкие игры.

А еще был парковский Клуб ценителей музыки.

Я стояла на мостике, калибровала интрофейс, когда услышала музыку, доносящуюся от датчика окружающего шума: в соцалькове Парк что-то мычал себе под нос. На колене у него лежал свиток. Он стучал по нему пальцами, что-то свайпил в сторону, почему-то не пользуясь саккадами. Напев сменился бормотанием. А спустя секунду превратился в песню.

Я узнала ее: головоломка, которая была страшным хитом за пару лет до нашего отбытия.

– Это же неправильно, – сказала я.

Он остановился, оглянулся по сторонам, принялся искать, откуда доносится звук моего бесплотного голоса:

– Хм? Сандей?

– Строчка. Там должны быть «кошки Алькубьерре», а не «мышки из-за Терры».

– С чего бы?

– Это же отсылка к квантовой неопределенности. Ты поешь неправильно с тех пор, как мы улетели с Земли?

– Я проигрывал варианты.

– Это же песня-головоломка. Изменишь текст – сломаешь загадку.

– Да нам сама загадка особо не интересна. Мы так, балуемся. И не только со словами. Возимся с мелодией, гармониями и прочей хренью.

– Мы?

– Клуб ценителей музыки.

– Маленький у вас клуб, наверное.

– Ну с десяток человек наберется.

– Парк. На палубе никогда не бывает больше четырех или пяти человек одновременно.

– Мы оставляем памятки, когда отправляемся на боковую. Ноты, записи. Оставляем комментарии и аранжировки для других песен на палубе. Иногда у нас тут настоящие драки, или вроде того, но ничего серьезного, потому что… Ну сама понимаешь. Десять тысяч лет и все такое. Если тебе интересно, чего не присоединишься?

– Ценители музыки.

– Вроде того.

– Я оценю песню, если ты, блядь, перестанешь коверкать текст.

Хотя, признаюсь, меня задело, что они ничего не рассказали мне раньше.

Оказалось, что мне вообще мало о чем рассказывали.

Очередная разморозка. Не знаю, с чего я вообще понадобилась Шимпу на палубе.

Виктор работал с цифрами. Я ни хера не знаю о навигации, если не считать основ, на всякий случай. С другой стороны, у Шимпа в одном микроскопическом ганглии вычислительной мощности больше, чем во всем викторовском мозге размером с грейпфрут, и все равно наш ИИ пребывал в замешательстве. Так что, наверное, дело заключалось не в количественном превосходстве. Может, понадобился нешаблонный подход. Или Шимп оживил меня, чтобы составить Виктору компанию.

К сожалению, тот был не в настроении общаться.

– Это даже не сборка, – заорал он, как только вошел в капсулу. – Четыре световых года от ближайшей системы.

Он все разорялся, а я не встревала. Шимп уже и раньше выкидывал такие трюки: и его тревогу было проще унять, если поблизости не маячил гравитационный колодец размером со звезду.

Он уже разогрел для нас мостик. Цифры кружились в оперконтуре подобно косяку рыб. Важность имело не только числовое значение этих параметров, но их отношение друг к другу, переменчивый танец вечно изменяющихся корреляций относительных позиций. Виктор был экспертом в работе с деталями; я же видела только широкие мазки, и то, если прищуриться.

Обычно я просто получала удовольствие от чисто визуальной эстетики. Она мне напоминала о чем-то таком, что я не могла вспомнить.

– Мы уже на полградуса отклонились от курса, – сказал Шимп.

Виктор выделил гроздь точек:

– И по-прежнему находимся в приемлемом диапазоне отклонения.

– Движение неслучайно. Зафиксировано последовательное влияние со стороны ядра на дрейф «Эриофоры»

– И почему оно имеет значение? Ты сам совершаешь отклонения куда больше, когда меняешь курс ради новой сборки.

– Со временем эффект увеличивается.

– Кто бы сомневался. – Виктор запустил быстрый сценарий и насмешливо присвистнул, изображая удивление. – О боже, если мы не скорректируем курс, то отклонимся на целых десять градусов в следующие четыре миллиарда лет. Какой ужас.

– Такой прогноз верен только при постоянной линейной функции. А мы не можем рассчитывать на него с уверенностью, пока не выясним причину отклонения.

– И ты ее выяснить не можешь, – предположил Виктор.

– Не могу.

– И ты надеешься, что сможем мы.

– Надеюсь.

– Хотя просил о том же самом кого-то другого, – Виктор отпинговал логи, – где-то сто терасек назад. – Он вздохнул. – Ты слишком сильно веришь в человеческое воображение.

Но приступил к работе. Разбил вычисления Шимпа на крохотные модули, взял парочку наугад и принялся проверять цифры. В контуре начали расцветать и тут же гаснуть небольшие созвездия.

Где-то через час Виктор проворчал:

– Какая нелепая трата нормальной разморозки.

– И что с того? – спросила я. – Ты себя для чего-то бережешь?

– Для голубых карликов.

Я запинговала определение:

– Но, Вик, их же не существует.

– Пока.

Еще один модуль. Пока Шимп не допустил ни одной ошибки в вычислениях.

– Так они и не могут существовать. Вселенная не такая старая.

– В том и смысл.

– Я не думаю, что мы заберемся так далеко. Это же где-то половина срока до тепловой смерти.

– А почему только половина? – Он вперился в меня своими внешними глазами, тогда как внутренние по-прежнему выжимали ошибки из данных. – Как думаешь, зачем я вообще вписался в это мероприятие?

– Потому что тебя так спроектировали?

– Поверхностный ответ, Сандей. Как проявляется проект? Я хочу знать, чем это закончится.

– Это.

– Все на свете. Вселенная. Эта… реальность. Голограмма, модель, ну, где бы мы ни находились. У нее есть начало и конечная точка, и чем ближе мы к ней, тем четче она вырисовывается. И если мы задержимся тут подольше, то, возможно, сможем различить ее силуэт.

– Ты хочешь узнать цель существования.

– Я хочу узнать, где находится место назначения всего нашего существования. Любые желания поменьше – это дешевка. Нет, я, конечно, не возвожу напраслину на твой эпический квест. – Он взглянул на меня. – Нашла своего Тарантула?

Я ткнула его в плечо:

– Козел. Нет, не нашла.

По правде говоря, из-за Тарантула я уже начала сходить с ума. Никто, кого я спрашивала, его не помнил. Я уже начала думать, не хватанула ли я персональную галлюцинацию.

– Ты возможно сталкивалась с ним миллион раз, – заметил Вик. – Только ты ищешь парня с пауком на башке, а он вполне мог раздавить эту мелкую гниду во сне пятьдесят терасек назад.