Ирина Никулина Имаджика - Все пути твои святы

И точно, появился. На громадной хреновине приземлился, черная такая глыба с острыми краями. Вот куда надо было землянам смотреть, а не сладкие речи слушать. Скажи мне, кто твой звездолет и я скажу, кто ты… Ровненько сел, аккурат за линией Страусов. А те уже и честь отдают, светятся всеми цветами, башнями крутят, прямо как новогодние елки, счастливые такие. Того гляди, ухать начнут от удовольствия. Смотри, начальство посетило, такой чести железяк удостоило. Виктор плюнул и весь наполнился желчью и отчаянием, что нельзя вон тот камень, что возле местной березки валяется, прихватить незаметно и по кумполу…

– Вот су… существа нехорошие, – выдавил Философ. И волосы его курчавые вдруг встали дыбом, а глаза потемнели. Руки шарились, мысленно заряжая бесполезный лазер. – Это ж они по Гунькину душу прибыли, стервятники.

Точно, голова Варшавски. Отряд то не полный и Страус Гунькин где-то потерялся. Застрял, так сказать, у места погребения. Ждет наверное до сих пор, что Гуня из болота выберется спустя трое суток. И получается, что одна тропа на полпути брошена и не доработана. Впрочем, это их проблема, надо было следить получше за своими заключенными. Он вспомнил Гуню. Существо бог знает с какой окраинной планеты. И не человек и не дерево. Так, чудище лесное, на башке ветки растут, глаз и вовсе нет, как он двигался, бог его знает. А Гуней его Мэри назвала. Он по ночам в брюхе у Страуса гундел, не то от боли, не то от тоски. Спать не давал, все его тогда мягко сказать не приветствовали.

Но когда он свой паек Машеньке отдал, да и потом помогал всем, кому мог, лианы рубил, и профессора на своем древовидном горбу три мили тащил, тогда Виктор решил, что хороший он парень, только сильно далекий от людей. Но когда группа по просьбе Мэри была готова отказаться от ксенофобии, взял этот леший, да и прыгнул в озеро. Зачем, – не понятно. Может, плохо ему было совсем или среда не подходила. Только, когда они построились в линейку, он вдруг на глазах у всех к озеру как прихватил и плюхнулся так красиво, как спортсмен.

И остались от Гуни только бульки. Страус, как преданный опекун, сунулся было в воду озера, спасать полезный нечеловеческий ресурс и увяз там железными ногами по самое ни хочу, да так и остался стоять. То ли Гуню ждал, то ли сталь его внеземная окислилась и двигаться он больше не мог.

В общем, пришел ревизор на разборки. Может следующего бедолагу привез, сражаться на передовой с агрессивной средой, очищать планету для комфорта игигов. Виктор увидел, что Стефан нервно бегает глазами, видно тоже ищет камешек поострей, чтобы за пазуху положить на всякий случай. Виктор сам едва сдержал такой же импульс. А вот Мэри спокойна, холодна, в глазах сталь, выправка военная. Да только представлял Виктор, что такой взгляд сулил неприятелям. Если поле игига хоть на миг ослабнет…

Один прилетел, вышел, по сырой траве белые одежды волочит. Мелкий шкет, и до плеча Философу не достанет. Тоже мне, отец цивилизации… Рыло кверху задирает, видимо, так у них презрение выражается в их Игигии. Глаза как пуговки блестят, круглые и влажные, что у той царевны. Кожа как пергамент, волосенок нет, сверкает белым черепом, носом своим крошечным по ветру водит. Только нет здесь ветра никакого у озера. Пахнет тут не хорошо, ну так это людьми пахнет. Поле его специально на максимуме, сверкает и переливается радугой, чтобы никто о бунте не подумал. Что ж ты, падла, один явился…

Виктор на остальных взгляд бросил. Мрачные все, робы теребят, глаза опустили, о плохом думают. Пришибить паршивца, звездолет конфисковать и долой из этого ада! Только посмотрел он на Страусов и понял: убьют, сукины дети, жестянки безмозглые. Раздавят, как клопов и завтра новых пришлют, чтобы процесс не остановился, а безносый только своим обрубком пошмыгает и поржет, шамкая безгубым ртом.

Долго он стоял перед заключенными, в глаза смотрел, прохаживался взад-вперед, скелетон проклятый. В мысли пытался проникнуть. Понимает, сволочь, как его тут ненавидят. Это там, на Земле он герой, светоч разума, двигатель прогресса и уважаемый гость, а на Черной он – мешок с костями, который жив только благодаря своему защитному полю и Страусам.

– Почему не доложили на базу о пропаже арестанта под номером 2543?

По-английски говорит, четко так, выговаривая слова и голос бархатистый, хитрая тварь. Виктор поймал себя на мысли, что убил бы, совершенно не сожалея. За все. За свою жизнь, что висит на волоске, за то что Три Т чуть не уничтожили, за … короче, причин предостаточно.

– Арестант 2543 трагически погиб, выполняя бессмысленную и тяжелую работу. – Ответил Виктор. Чем больше он смотрел на игига, тем сильнее ощущал, что где-то в глубине подсознания зреет новый план. Но нужно было время, пока что это были только наметки. Он наблюдал. – Утонул в озере.

– А где его боевой механизм?

– Да там же и стоит, ждет, когда арестант воскреснет.

По линейки прошелся смешок и тут же замолк. Игиг застыл на мгновение. Потом по его лицу прошла судорога, или волна внутренняя и он растянул свой безгубый рот в подобие улыбки. Издал звук, благодаря которому и родилось само название. Что-то вроде «иги-ги…». Смотреть без рвотного позыва на острые зубы Виктор не мог. Для чего такие зубы твари, которая якобы не ест ничего, кроме травки, да солнечного света?

Комок сформировался где-то внизу живота и поднялся к горлу, сдавил сердце и легкие. Эта была нескрываемая ненависть и игиг ее заметил. Сразу убрал улыбку и залопотал что-то на своем гавкучем в браслет с каплей, в передатчик. Сообщал товарищам, что имеет место быть случай неповиновения.

– Мы посылали сигнал, была магнитная буря, он не прошел, – сообщила Мэри. Видимо заметила, что мужики, кроме как пыхтеть да злиться, ничего не могут.

Профессор выругался на древнеарамейском и тут же получил щелчок от Макса. И правильно. Если игиги переведут древнеарамейский, опять вся группа без пайков останется. Хотя все к тому и шло. Потеря бойца, робот застрял и возможно с программы сбился, вот и экономия жрачки для игигской кухни. Надо было что-то делать и Виктор трогательно сложил руки перед грудью:

– Для нас смерть товарища была большим потрясением. Прошу учесть. И еще, по земному обычаю, о покойнике нельзя говорить три дня. Так что мы завтра бы обязательно сообщили.

– Неумело вы как-то врете, – прожевал слова между зубами игиг, – а арестант 2543 не умер, он совершил побег. Впрочем, я вижу, вы не в курсе…

Ай да Гуня, ай да сукин сын! Виктор искренне порадовался. А то – дерево, да дерево, а он смотри-ка, всех своими корешками обошел. Видно озеро ему нипочем, кто же знает, какая у него родная среда на планете. Ему тут на Черной, может как на курорте, тепло и чудесно, и гундел он от удовольствия. Говорить-то не умел по-человечески…