Ирина Никулина Имаджика - Все пути твои святы

Он спрыгнул в синюю ночь, прижимая к груди холодные кольца. Подумал, что бы без них было. Сошел бы с ума в первые дня три. Свихнулся во сне, кромсая вампиров и упырей. А так все еще надежда была и черное, как ад, отчаяние отступало. Машеньку опять же увидит. Сонную, милую, с волосами чуть растрепанными. И как она зевает, мягкими коралловыми губами и рот так изящно белыми пальцами прикрывает… Так бы и любовался.

«Нет, – сказал вслух и ударил сам себя под дых, – нельзя об этом думать. Потом, как с Черной уберемся, вот тогда другое дело!». В кусты зашел, радиацию на датчике проверил, обычные три нормы, комбинезон держит. Порядок, гравитация двойная, тоже фигня. Но вот состав воздуха тут не хороший: три риски мигают, проклятье! Фильтр забьется через пять минут и опять он глотнет отравы, в обморок грохнется. Быстрее!

Кольца раскрыл, дыхнул на них зачем-то, рукавом протер любовно и разложил кругом, зацепив одно за другое и шагнул, перекрестясь. В жизни не крестился и молитвы ни одной не помнил, но тут пара секунд – и жуткая смерть. Половина тебя здесь, а половина на овражке возле пустой базы. Самодельное гиперокно, это семьдесят процентов технологии, а тридцать – удачи, так кажется сказал Философ. А если трезво посмотреть, так скорее пятьдесят на пятьдесят, и полные штаны дерьма. Думал привыкнуть к этой штуке, ни фига не привык. Так и закрутило, заплясало, звезды рухнули и лес вокруг в черное пятно размазался.

… И вот он уже стоял на пригорке, возле свалки и видел, как машет ему Мэри белыми пальчиками и посмеиваясь, зыркает зеленым глазом Философ. Этот ничего не боится, собака бешеная.

Виктор собрал кольца и потопал к месту сбора. Живой, руки, ноги на месте и то замечательно. Все уже тут, на дубовой дверце сидят, как обычно и жуют что-то сосредоточено, чавкают громко, особенно Борис Натанович. Паек что ли нашли?

– Откуда харчи?

– Бери, это наш любезный друг Страуса подкрутил… – усмехнулся Стефан, – не бойся, не из мусора. Паек натуральный.

– Да вижу я. – Виктор жадно вгрызся зубами в круглое печенье, которое Страусы почему-то давно перестали давать. Попахивало оно машинным маслом и чем-то еще из аптечки, но на вкус ничего так было, пряное и сладкое. – Борис Натанович, я в восхищении…

– На здоровье, молодой человек.

– А еще таких достать сможете? В дороге бы пригодились…

– Опять бежим?

Что-то тревожное пробежало в его старых глазах. И пенсне он сегодня не надел, как обычно. «Не хочет, старый черт, никуда бежать» – подумал Виктор и отложил печенье. Важно было провести разъяснительную беседу, ибо дух бойцов пал. Он подсел к осунувшемуся профессору и мягко потрепал его за плечо:

– Да к чёрту всё, остаемся, Борис Натанович. Чужая планета, следы иной цивилизации, возможно более развитой, чем наша, земная. Это же чудо, где еще такое найти можно?

Ему никто не ответил, только Варшавски удивленно фыркнул и замотал длинным носом, словно слепая лошадь. Виктор обвел общество взглядом. Бунт на корабле? Или показалось? Нет, сидят, напряженные, сухой хлеб жуют, родные. Кто это решил здесь сгнить заживо? Без пайка боятся остаться… Так ведь есть Борис Натанович, потрясет еще своего безумного Страуса, ночью пожрем. Да и никто еще не менял свободу на харчи. А впрочем, все они не русские люди, катались как сыр в масле до игигов, ни войн у них за последние полвека, ни кризиса. И мутаген ни разу в воздухе не плавал. Еще немного и сломаются, оловянные солдатики. Приспосабливаться начнут, джунгли любить и со Страусами вести задушевные беседы…

– Так что, Борис Натанович, остаемся? Хорошо ведь здесь, как на курорте, правда весь день мечом махать приходится. Нет, не вам, конечно, боже упаси. Вы у нас работник интеллектуального труда. Нам приходится, но это ерунда. Среда агрессивная… Мелочи жизни. Другого надо бояться. Радиацией вы дышите, Борис Натанович. И по ночам светитесь, как лампочка, потому что без комбинезона гуляете, в пиджачке своем интеллигентском, как на параде. И правильно, комбинезоны рвутся, суки. А все потому что мы по ночам сидим и лясы в пустую точим, а защитное поле ровно на семь часов рассчитано. Так что не знаю, как вы, а я через полгода всей этой ядовитой дрянью пропитаюсь насквозь и будет у меня два варианта: мутировать и стать чудищем лесным или сдохнуть на радость игигам. Как вам, уважаемый, такая перспектива? Впрочем, вы не волнуйтесь, меня скорее «качелька» доконает или вышка плюнет огненным шаром и загорюсь я как игигский флаг на площади…

– Когда это флаг горел? – Тихо совсем спросила Мэри и он оборвал свою пламенную речь, замолчал, когда ее глаза испуганные увидел.

– Да было дело. Двадцать суток отсидел и побрили тогда первый раз наголо.

Он сел и молча дожевал свое печенье. Почесал бритую черепушку. Профессор пожал плечами и поискал привычным жестом пенсне, не нашел и совсем погрустнел:

– Я не против. Бежать, так бежать. Я как все. Только быстро бегать не могу, ноги уже не те стали, всю жизнь на сидячей работе…

И Виктор смутился окончательно. Вроде как получалось, что он на старичка давит. Может и давит, а нечего в «розовых» очках по Черной разгуливать. Сгниют ведь все, как пить дать. И пусть что угодно Борис Натанович думает, пусть сумасшедшим русским считает, потом спасибо скажет. Пауза неприятно затянулась и тут где-то за спиной, за свалкой так ахнуло, что лес испуганно вздохнул и затрепетал ядовитыми листиками. Черная туча поднялась в воздух, а мусор с кучи ссыпался вниз. Мэри пригнулась и уши руками закрыла, потом поняла, что где-то далеко и подняла голову. Чтобы там ни было, от паузы в разговоре оно спасло и все сразу бросились обсуждать взрыв. Виктору как то спокойнее стало, про его речь забыли.

И он подумал: «Чего это я вдруг так разошелся? Профессору может два понедельника жить осталось, он бы и без всяких игигов на Черной остался. Что его на родине ждет? Ванная конечно большая, и усадьбочка с коттеджем, и почести всякие научные, заслуженные. Внуки наверняка приезжают на песах, чтобы кошерным побулькать. И до моря рукой подать. Да только на хрен оно старику надо… Покой для него хуже смерти, а заслуженный отпуск он бы с большим удовольствием променял на новую лабораторию».

А Виктор давит на него: вернись, старый черт к своей неподвижности! Он прислушался к разговору. Философ сегодня был в ударе и что-то на латыни вспоминал и по-польски пшекал и ругательствами на русском сыпал. Ничего Виктор не понял и спросил ошалело:

– Ты о чем?

– Да о взрыве, дурак. Говорю, это, скорее всего, другая группа взорвалась, кто-то в вышку попал или в болото динамит заложил.

С мусорных куч потянуло жженым и неприятным, словно горелые носки расплескались в тяжелом воздухе. Виктор вспомнил, как первый раз пошел смотреть, что там интересного, вдруг игиги полезные штучки оставили. Да только когда он раскопал странные косточки под слоем красного песка, то к свалке больше не подходил. А мертвый Страус на севере вообще был окружен смертельным полем, браслеты от него так пищали, что уши закладывало.