Эля Джикирба - Мюссера

Городской девочке запомнились «Цыть п..ц» и «Голубые яйца». А жаль. В речах тёти Нади было столько колорита…

Тина, Тина, хорошая, славная, с серо-голубыми глазами и светлыми волосами. Уже повзрослевшую, будут спасать тебя от страшной болезни, но не спасут, потому что не было спасения от таких болезней в те годы, да и сейчас нет. А из перечисленных почти никого не осталось в Очамчире. Кто уехал, кто ушёл навсегда. Опустела галактика Очамчира, ветшают её чудесные деревянные дома, дышит вновь обретённым привольем необузданное местное море, ждёт появления новой жизни на длинной, обсаженной соснами набережной.

*

Дедушкин дом, ещё тот, прежний, не снесённый в угоду гулкой бетонной громаде новой постройки, полон канувших в небытие чудес в виде цветастого восточного ковра, закрывающего собой и часть стены, и турецкую тахту в зале, люстры с зелёным стеклом и шелестящим хрусталём тонких подвесок, разнообразной медной утвари, и массивной бабушкиной кровати, запомнившейся высокими боковыми стенками, на которые трудно взбираться.

Мощноствольная, пышноцветущая глициния обвивает ведущую на второй этаж каменную лестницу и дарит по весне охваченное благоуханием свечение конусообразных светильников-соцветий. Кажется, она жива до сих пор, эта свидетельница ушедших времён. А может, и нет. Память любит играть в причудливые игры с сознанием, подчас оставляя его в дураках.

Помимо антикварных чудес дедушкин дом полон дефицитных по тем временам книг и разнообразной музыки. Полнота собрания объяснима. Старший сын дедушки, Шота, с детства ценит всё, что касается искусства.

Звучат на патефоне записанные на толстых и тяжёлых чёрных пластинках хрипящие голоса итальянских теноров.

Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto.

Ridi del duol…

Позже патефон заменит проигрыватель, появится в доме и первый в Очамчире телевизор, а самостоятельно овладевший хитростями пианино дядя Шота качественно и до самозабвения в любое свободное время будет играть джаз.

Изящество и лёгкость его импровизаций оживают в памяти без малейшего принуждения. Тающие на излёте пассажа звуки, характерное движение кистей, голос с хрипотцой и смеющиеся глаза.

–О! Смотрите, кто к нам пожаловал! Моя гениальная племянница!

*

Случается городской девочке пожить в очамчирском доме и одной, без уехавших к сочинской тётушке Норе кузин Натуси и Арды. Народившийся же пару лет назад кузен Лёка в силу своего малолетства городской девочкой не замечаем вовсе.

Женщины семьи – жена дяди Шоты, тётя Жуна и бабушка Маня, конечно же рискуют, когда берутся присматривать за скучающей в одиночестве городской девочкой, хотя времена, когда городская девочка шалила так сильно, что её приходилось пугать страшными карами, давно прошли.

Как же было непросто терпеть шалости городской девочки. Вспоминается бегство после очередной разбитой вазы под ближайший стол и несущиеся в ответ на замечание оттуда, из-под глубин стола, хлёсткие, искажённые по малолетству фразы.

– Тётя Джуна! Ты злая и нехорошая жэнщына! Я тебя ни боюсь!

И ответное возмущение в голосе тёти Жуны, обращённое к бабушке Мане.

– Мама, почему пугаете мной? Она же не будет меня любить!

– А кем пугать? – слышатся полные оправдания фразы бабушки Мани. – Она же только тебя ещё слушается чуть-чуть!

Вот идёт поиск очередной куклы, что прячут от неё, любительницы отрывать несчастным руки и головы, на верхней полке шкафа. Чтобы достать куклу, приходится выстроить пирамиду из стульев и табуреток и попутно не забыть разбить красивое чёрное стекло, украшающее столешницу крытого лаком трюмо. И всё для того, чтобы тут же проткнуть несчастной глаза вовнутрь. Чисто из любопытства. Что там, в её голове?

Да, без сомнений, скучающая, хоть и подросшая городская девочка представляет собой угрозу, но бабушка Маня и тётя Жуна уверены в себе.

– Мы справимся с ней, Эвелина, – уверенно заявляет тётя Жуна и берёт притихшую городскую девочку за руку. – Поехали, Эля. Ты же будешь слушаться?

– Мгм.

*

Откуда в очамчирском доме появились дефицитные по прихоти стагнирующей советской экономики апельсины, уже не помнится. Два больших бумажных пакета с пятью килограммами оранжевых плодов почти торжественно помещены тётей Жуной в холодильник. Апельсины предназначены для похода в больницу с целью навестить болеющего, и, судя по всему, страшно важного родственника, и тётя Жуна и бабушка Маня вдвоём устанавливают шуршащие бумажные инсталляции на специально освобождённую холодильную полку.

– Пусть пока здесь постоят, – говорит тётя Жуна. – Днём отпрошусь с работы и заберу их в больницу.

Городская девочка, недавно отпраздновавшая своё девятилетие, как раз заканчивает чтение «Последнего из могикан». Она до краёв переполнена переживаниями за судьбу прекрасной Коры, и надеждами – о, святая наивность, что аристократичная героиня Фенимора Купера выйдет замуж за Ункаса, сына Чингачгука, бывшего по совместительству тем самым последним из могикан, о котором Фенимор Купер написал целый роман.

Переполненность переживаниями и надеждами изматывает душевные силы городской девочки, и, чтобы совсем не зачахнуть, она периодически сбегает по внутренней лестнице второго этажа вниз, чтобы схватить на кухне что-нибудь съестное, и, улёгшись на сверкающую лакированными по тогдашней моде спинками кровать и задрав обутые в туфли ноги вверх, к стене – ей так удобней лежать – продолжает чтение.

Ещё не появились в пришедшем на смену старому новом доме редкие по тем временам немецкие книжные полки, поэтому книги из богатой библиотеки дяди Шоты громоздятся в углу одной из комнат высокими, плотно пригнанными друг к другу столбцами. Городская девочка выбирает ту, что кажется интересной, затем подолгу рассматривает остальные, чтобы сравнить их с выбранной ранее, и быстро бежит в свою комнату – первая дверь направо от входа на второй этаж.

Чего только не было в тех, громоздившихся в углу столбцах!

Романы Толстого и Достоевского, Гоголь, Чехов, очень много Пушкина, недавно изданный Есенин, шеститомник Фенимора Купера, Майн Рид, Даниэль Дефо – последний в полном, неадаптированном издании. Городскую девочку поражает иллюстрация к эпизоду, где Гулливер тушит пожар в императорском дворце лилипутов, изливая на него содержимое собственного мочевого пузыря привычным мужским способом, как известно, оскорбившим императрицу лилипутов до глубины души.

Золя, Флобер, учебник по судебной медицине с хоррором изученных вдоль и поперёк картинок, хороший американский парень Джек Лондон, и не менее хорошие Марк Твен, Ильф и Петров, Шолохов и Иванов.

Островский-драматург и Островский-Павка Корчагин, Сент-Экзюпери, Ильф и Петров, Катаев и многие-многие другие.