Генри Олди - Дитя Ойкумены

Проклятье! Чем ты соображаешь, идиот? Линда хочет установить ментальную связь! Девчонки где-то рядом, в городе… Гюйс распахнулся настежь. Он уже и не помнил, когда снимал все – все! до единого! – блоки «карантина». Голый, как при рождении; беззащитный, как теленок в прайде львов… В следующий миг рамка гиперсвязи полыхнула шальной зарницей. Из нее вырвался сгусток пламени и ударил Гюйса в лоб.

Прямо между глаз.

Его обдало нестерпимым жаром. В глазах заплясали взрывающиеся галактики. Ноги подкосились. Он падал целую вечность – секунду, не меньше. Но этой вечности Скунсу хватило с лихвой – вихрем рвануть через зал, подхватить, как ребенка, на руки, отнести в кресло…

– Эй! Ты в порядке?

Его больно – и, главное, обидно – хлестали по щекам.

– В порядке.

Скунс не поверил. Он обернулся к доктору Клайзенау, но тот наблюдал за завершением операции, и Скунс не решился отвлекать доктора.

– Я в порядке, – повторил Гюйс. – Оставь меня в покое.

В его внутреннем космосе металась комета чужой энграммы – обжигая, норовя прикипеть, прирасти, стать своей. Нет, врешь! Не прирастешь. Никакая ты не комета, сообщил энграмме Гюйс, ловя распоясавшуюся приблуду за хвост. Ты – луковица. Просто очень горячая. Сейчас мы будем тебя раздевать, слой за слоем. Придется поплакать? Ничего, не впервой. Что тут у нас? Обжигающая боль в пальцах – нервах – извилинах – мыслях; не своя – налипшая сверху. Мелькает лезвие, обрубая корни – связи – синапсы…

«Я не удержу! – остаточный вопль. – Жжется! Ли, помоги…»

Регина?

Великий Космос, эта малолетняя дура влезла в мозги брамайна! И, конечно же, напоролась на дубль-контур нервной системы – энергетический. Ее обожгло, в этом нет никаких сомнений. Как сильно? Жива ли девочка? Работай, приказал себе Гюйс.

Не отвлекайся.

Он хорошо представлял, что сейчас чувствует брамайн. Дезориентация. Дикая головная боль. По счастью, боль фантомна – так дает о себе знать ампутированная рука. Раздражение медиальной височной коры и гиппокампа. Мозг пытается восстановить утраченное, переведя его из «архивов» в область формирования и временного сохранения мнемо-следов. Ничего не получается. Это не хвост ящерицы, он не отрастает. Но мозг глуп, когда дело касается химического кодирования и активизации синапсов. Попытка за попыткой. Боль усиливается и отступает. Временами накатывает тошнота. Брамайн озирается по сторонам. Органы чувств «качают» сенсорную информацию, она переходит в первичную память; две-три секунды, и всё движется дальше, во вторичную. Мозг латает дыру, чем придется. Рана рубцуется, меняются электрические свойства нейронов и проницаемость синаптических мембран, включаются ферментные системы…

Возникает лже-воспоминание. Уродливый шрам, ущербный нарост; он не вызывает чувства утраты. Голова перестает болеть. Краткая эйфория. Сонливость. По пробуждении – изоляция лже-воспоминания. Оно как бы есть, но мозг старается его не трогать.

«…тут учитель… Нет, не доброшу! Давай вместе…»

С опозданием накатила «ударная волна» – страх и гибельный восторг. Это уже Линда. Где-то неизмеримо далеко, на другом конце бесконечной трубы – ствола? – возникло лицо. Его лицо! Перекрестье прицела сошлось на лбу: Линда – Регина? обе сразу? – как снайпер, поймала цель. Сжатую до предела пружину Линдиных эмоций, где доминировала надежда на спасение, пронзила голубая искра разряда. «Ну же!» – и снаряд чужой, вырванной «с мясом» энграммы устремился к мишени…

Если его так шарахнуло – каково же девчонкам?!

Слюнтяй! Не для того дети сотворили чудо, чтобы ты предавался дурацкой рефлексии. Дорога каждая секунда. Следующий слой. Жесткая решимость; уверенность в своих действиях. Это брамайн. Эмоции террориста; регуляторный механизм памяти. Ничего существенного. Очистки. В корзину. Пусть остывают. Обрывки ассоциативных связей – туда же.

Что у нас дальше?

Ощущение пространства. Гулкие своды над головой. Торжественные звуки органа. Они льются отовсюду, заполняя пустоту. Запах горячего воска. Тяжесть лучевика на груди… Храм? Момент захвата?

Отложим в сторону.

…это ж надо – вдвоем ! Телепат-наводчик и эмпат-усилитель. Хорошо, что девчонки не знали: до них такого еще никто не делал. Тут пахнет даже не диссертацией… А у Регины – все задатки синпата: передать не голую информацию, не слова или «картинку», а цельный образ-энграмму… Только бы с девочками всё было в порядке!

Каменные ступени уходят вниз, под землю. Древняя кладка стен. Грязный пол. Гюйс видел это в рамке гиперсвязи. Пыточное кресло. Знать бы, где ты стоишь, креслице… Утратив первичную цельность, образ остыл, но не до конца. Еще пара слоев… Коридоры. Подземелья. Двери камер. «Солнышки» под потолком. Гиперсвязь, освещение… Подсказать Пауку, чтоб попробовал засечь террористов по энергокоммуникациям? Какие коммуникации, болван! Это брамайны, энергеты. Сами себе реакторы, аккумуляторы, преобразователи…

Энграмма наконец распалась, утратив жар. Теперь в распоряжении Гюйса было смысловое значение информации. Ему повезло: словесная кодировка оказалась простой. При ошибке во время извлечения подбор слов строился на одном и том же смысле. Итак, Эскалона, Старый Город; площадь Превознесения.

Храм Святого Выбора.

– Да, их там захватили.

Гюйс открыл глаза. Оказывается, последние слова он произнес вслух. Паук, развернувшись в кресле, смотрел на него. И Скунс смотрел. И все остальные. Так зрители в театре смотрят на заштатного лакея, который вместо отведенного ему «Кушать подано!» вдруг выдал монолог премьер-любовника. А в обзорной сфере медленно вращались объемные изображения двух брамайнов. Широкоплечий, хмурый коротышка – и второй, заметно старше, с усталым лицом пророка.

Рядом бежал текст:

«Кушал Сингх. Активный член радикальной группировки „Львы Пхальгуны“… возраст… образование… судимости… Нанак Сингх. Духовный лидер „Львов Пхальгуны“. Хирург-ринопласт…»

Паук расколол защитную кодировку.

– Захватили, – горло сдавил спазм. Гюйс с натугой прокашлялся. – И до сих пор там держат. Под храмом есть система катакомб…

– Я знал! – Паук хлопнул ладонью по пульту, ухитрившись не задеть ни одного сенсора. – Мобили для отвода глаз. Из храма тайный ход ведет в подземелья. Плюс запасные выходы. Информация из архивов. У меня было четыре варианта церквей в центре города. Теперь остался единственный.

Паук был собран, как перед боем. Даже ругаться бросил. Благодарить, впрочем, тоже не стал. Гюйс ждал, что Паук спросит, откуда у него информация. Нет, не дождался.

Водитель – лейтенант-ларгитасец из службы безопасности Комиссии – вел мобиль слишком медленно. Машина сонной улиткой тащилась по кривым улочкам Эскалоны. «Быстрее! – молча умолял Гюйс. – Там же дети…» Лейтенант не реагировал. Ментальные блоки вновь окружили мозг Гюйса, словно стены камеры, не позволяя просьбе – мольбе – приказу вырваться наружу.