Александра Турлякова - Возвращение домой

Сердце забилось сильнее, чаще, с волнением, как обычно перед возможной и дав-но ожидаемой встречей. И Джейк заторопился, погрёб к берегу, забыв обо всём, о другом. Даже мысли нехорошие пропали, тревожные мысли. Не до них теперь! Не до них…

— Мама, я обошла всех, даже у Каридии была, — Кайна с усталым вздохом присела на среднюю ступеньку, — Но она не придёт, не сможет…

— Каридия? Почему? — А-лата развешивала для просушки сырые простыни, но, за-дав вопрос, обернулась к дочери, — Опять болеет, да?

— Да! — Кайна опустила голову, — У неё перед дождями кости ноют даже сильнее, чем обычно.

— А на праздник? Хотя бы на праздник?

— Тут она и сама ещё не знает. Но я просила, сильно просила, — Кайна поднялась, подошла, взяла из корзины вторую простынь, стала помогать развешивать.

— А остальные собираются все?

— Все…

— Ты предупредила, что сначала будет очищение? — А-лата чуть отогнула край про-стыни, чтобы видеть лицо девушки, но Кайна только кивнула молча.

— Это хорошо, что завтра он уйдёт, — слова вырвались раньше, чем А-лата успела сообразить, что́ за ними может последовать. Но Кайна только вздохнула, попросила с мольбой:

— Мама, я уже просила, кажется…

— "Мама"… Почему именно "мама"? Ведь так люди говорят! — сказала А-лата, немного помолчав, — Почему не Лата, не А-лата, как всегда? Почему "мама"? Ты же никогда раньше не говорила так…

Кайна пожала плечами в ответ, весь вид её выражал нежелание говорить хоть что-то, или, скорее, сильную усталость.

— Кайна, ты даже плечами теперь дёргаешь совсем как он! — А-лата недовольно нахмурилась, но Кайна этого не заметила, склонилась над корзиной.

— Он уже видел тебя сегодня? Спрашивал хоть о чём-нибудь? Нет? Ты говорила ему про обряд? — А-лата смотрела на дочь в ожидании ответа, но Кайна явно не спе-шила отвечать, расправляла влажную ткань, разглаживая руками каждую складоч-ку.

— Каждый раз, когда я пытаюсь поговорить с тобой, ты замолкаешь, отказываешь-ся. Кайна? Я же хочу помочь тебе! Ты ещё молодая, и с мужчинами у тебя никакого опыта, ты ничего не знаешь… А я вижу, ка́к он на тебя смотрит. Это не просто лю-бопытство или интерес — это страсть! Или любовь! Называй, как хочешь… Это опасный взгляд… Что бы он к тебе ни испытывал, он сам прекрасно понимает, что это несерьёзно, всё это временно. Может, поэтому он и держится до сих пор. Но надолго ли… — А-лата покачала головой, покусывая губы. Лица Кайны она не видела, девушка стояла по ту сторону развешанной простыни и стояла, опустив голову. А-лата продолжила, — Люди… Все люди довольно опасны. А ещё я знаю, на что они могут быть способны. Ты же сама, помнишь, много чего рассказывала про них? Я боюсь… Боюсь, понимаешь? Только замечу: нет тебя, нет его — и сразу в панику. Значит, вы снова вместе! Снова где-то одни… У меня сердце постоянно не на месте… Как ты одна, доченька?.. А если он груб с тобой? А если попробует при-стать? Ты же можешь растеряться, не сумеешь вовремя остановить его?.. А вдруг на людей это не действует?.. Я боюсь за тебя, слышишь, Кайна?

Но Кайна и на этот раз промолчала.

— Конечно, тебе кажется, что я преувеличиваю, вижу в нём опасного и страшного зверя, — снова заговорила А-лата почти умоляющим и оправдывающимся голосом, — Нет. С самого начала он понравился мне. Я ведь долго лечила его, выхаживала… Я люблю его даже… Но люблю, как сына, как одного из нас… А ведь он-то человек. Чужак… Я как представлю его среди тех, среди солдат из города, мне страшно де-лается…

Да, я люблю его… — повторила А-лата, встретив изумлённый взгляд дочери, — Ни-кто так не радовался его выздоровлению. Я и сейчас им любуюсь, когда вижу… Когда у тебя будут свои дети, ты поймёшь…

Но сейчас, когда я знаю, что он может причинить тебе боль, лучше было бы, чтоб он ушёл отсюда. И побыстрее!..

Мне не хочется отпускать его ТУДА! Сильно не хочется!.. Если он уйдёт, то уйдёт навсегда. Но так будет лучше. Лучше для вас обоих, и для него, и для тебя особен-но.

Кайна продолжала молчать и смотреть в землю. Слышала ли она вообще хоть что-то? Голова её поднялась медленно-медленно, и А-лата встретила твёрдый, не зна-комый ей взгляд дочери. Губы Кайны чуть дрогнули, вот-вот — и скажет что-то, но до этого не дошло: Кайна уже смотрела мимо А-латы, и взгляд её и само лицо пря-мо засветились нескрываемой радостью. А-лата поняла сразу, что к чему, но обер-нулась не сразу.

Он стоял очень близко — подошёл бесшумно, как лари́н, поздоровался с Кайной, на А-лату же взглянул коротко, из вежливости. Сам только после купания, весь в чистом, в том, что она приготовила ему для обряда.

А-лата подхватила пустую корзину, отошла на несколько шагов по направлению к дому. Да, они теперь её не замечали. Стояли друг против друга, ничего и никого вокруг не видя. Только простынь на верёвке между ними тяжело покачивалась на утреннем сквозняке.

А-лата вздохнула с отчаянной бессильной мольбой: "Всесильное светило!.. И почему она не хочет меня слушать?! Все слова, все просьбы — всё напрасно!.. Что делать? Что ещё я могу сделать?!.."

Джейк ничего не понимал из того, что происходило вокруг. Ему оставалось толь-ко подчиняться; молча, не задавая вопросов, ни о чём не спрашивая, он прошёл за А-латой между двумя разожжёнными кострами и сел на землю там, где ему ука-зали.

Теперь огонь был немного впереди него и с обеих сторон: справа и слева. Свет слепил глаза, но он мог видеть других гриффитов, так же рассевшихся на земле двумя небольшими группами. Между ним и дикарями были костры и огонь, но лица некоторых Джейк узнавал сразу. Аирка, Ариартис, А-лата. А Кайна? Где она? Она должна быть где-то здесь. Джейк чувствовал на себе её взгляд, её близкое присутст-вие. Он обеспокоенно крутанул головой, даже чуть привстал, но затих, ощутив на плече чью-то ладонь, и успокаивающий голос, незнакомый, на гриффитском: "Ти-хо, тихо, не двигайся…"

Чуть скосил глаза: за спиной стояла женщина, немолодая уже, красивая, как и все гриффитки, но Джейк её видел впервые, хоть и прожил в посёлке никак не меньше месяца.

Женщина держала в руках чашу, и Джейк спиной чувствовал движение этих рук, плавные и неторопливые. Гриффитка без слов, одним голосом, затянула какую-то мелодию, что-то торжественное. Слова в песне этой стали различаться тогда лишь, когда чаша в руках гриффитки остановилась над головой Джейка. Это была незна-комая, должно быть, очень древняя форма гриффитского, давно уже вышедшая из употребления. Джейк с трудом смог перевести несколько часто повторяющихся словосочетаний, в основном они были обращениями к солнцу, к огню, к воде, ещё к чему-то непереводимому. Но суть была одна — молитва.

Пение опять стало чуть слышимым, когда гриффитка, сделав круг с чашей вокруг Джейка, прошла между кострами к остальным гриффитам. Что было там, Джейк не видел, но, вернувшись, женщина выплеснула что-то из чаши в один из костров. Пламя полыхнуло так, если бы в него налили масло, но мгновенно опало, выбрасы-вая синие искры.