Леонид Корниенко - Фантастика № 2.2011 Приложение к журналу Знание-сила

Протиснувшись между автоклавами обратно в сад, я огляделся.

— А что, здесь неплохо! — произнес я громко с фальшивым оживлением и пугливо оглянулся на люк в жилой отсек.

Здесь, в самом деле, было неплохо. Вся верхняя половина прозрачной четырнадцатиметровой сферы довольно плотно заполнена разнообразной растительностью. Сад дает нам кислород и пищу. Если считать нас с Дейвом, получается замкнутый биоценоз. И еще сад создает иллюзию пространства. Если стоять посредине, кажется, что ты в дремучем лесу. Кажется, что можно идти по нему бесконечно, раздвигая ветки и приминая высокую траву. Но, черт возьми, я-то знаю, что через десять шагов упрешься в проклятый стеклянный пузырь. Мы в нем, как рыбы, на которых даже некому посмотреть.

Впрочем, обычно наш садик исправлял мне настроение — ребята, которые его устраивали, знают свое дело. Но сегодня никакой психотерапии не получалось. Может быть, мне просто не хотелось успокаиваться? Возможно, эта смута в душе была мне чем-то дорога.

Конечно, я знаю, как избавляться от всяких переживаний. Кроме таблеток, к которым я прибегал лишь в случае крайней необходимости, мы в совершенстве владеем методами психотерапии и самогипноза. Но к этим методам я тоже отношусь с недоверием чуть ли не с детства. Я прекрасно знаю, что можно внушить себе ощущение тепла и комфорта даже сидя в ледяной луже. Но есть в этом что-то фальшивое. Если мне на самом деле плохо, зачем я буду себя дурачить? Зачем убеждать себя, что мне хорошо, когда на самом деле надо думать над тем, как выбраться из лужи. Уж проще тогда принять дозу психотропика, по крайней мере, без самообмана.

Над головой в скрытой среди ветвей клетке послышалось квохтанье курицы. Яйцо снесла, дура, и радуется. А чему радоваться — одни и те же яйца всю жизнь. Те же, что несли ее праматери на каком-нибудь крестьянском дворе в прошлом тысячелетии. И никакого прогресса. Не знает даже, что она в космосе. А может и хорошо, что не знает, живет себе без забот и огорчений. Тут я вспомнил, что мне предстоит еще сегодня брать пробы, анализировать их и вносить коррективы в ход исследований. А еще представил, как Дейв со свежими силами возьмется меня завтра обрабатывать, и чуть не взвыл от тоски.

Однако спустился в лабораторию, окружающую кольцом «под землей» жилой отсек и долго бесцельно кружил по узкому проходу между двумя рядами пультов и экранов.

Потом все же занялся пробами. Однако упростил себе задачу — не стал ничего анализировать, а просто набрал на пульте код автоматического отбора проб из всех автоклавов. Это было явным нарушением инструкции, причем совершенно неоправданным. Но какое-то полуоправдание промелькнуло как тень на периферии моего сознания: сегодня это будет правильно. Промелькнуло и исчезло. Впрочем, я не стал разбираться, почему правильно будет именно сегодня, а уселся в кресло и бездумно смотрел, как на экранах выстраивались колонки цифр и пульсирующие линии протягивались все дальше и дальше через весь экран, замирали и гасли.

В этих замерах и состоит смысл нашего многомесячного пребывания тут. В тридцати пяти автоклавах, запрятанных среди зелени, помещались культуры микроводорослей и бактерий. Они жили и плодились там, в атмосфере планеты под давлением разных высот. А мы измеряли продуктивность, скорость размножения, поглощения углекислого газа, выделения кислорода. Все это нужно, ни много, ни мало, для того, чтобы выбрать самых перспективных из наших подопечных и выпустить их в атмосферу планеты. Чтобы они переработали ее и сделали пригодной для дыхания людей.

Трудность состояла в том, что нужных микроорганизмов на Земле не оказалось. Их пришлось выводить долго и скрупулезно. И наше руководство, по-видимому, считало, что процесс этот еще далек от завершения, хотя у некоторых культур сменились уже десятки тысяч поколений

— В каждом из этих автоклавов зрелая цивилизация, — любил говорить Дейв, похлопывая ладонью по выпуклому боку.

Действительно, если пересчитать на человеческие поколения, получаются миллионы лет. Я попытался представить, какими мы будем через миллионы лет, но ничего стоящего не придумал.

Анализатор давно прекратил свое тихое пощелкивание, и на табло светились цифры окончательных результатов. Теперь нужно было на главном вычислителе рассчитать корректировку программ, но я даже не взглянул на столбцы цифр. Я все сидел, слегка покачиваясь в кресле, и глядел в одну точку. Потом поднялся и медленно пошел по кольцевому коридору вдоль рядов приборов, вглядываясь в их бесстрастные физиономии.

Когда я потом пытался восстановить ход своих мыслей, мне это никак не удавалось. Похоже, мыслей — то и не было. Хотя они, конечно, были, но чисто практического характера. Как будто кто-то бдительно охранял меня от любых отвлеченных размышлений и сомнений. Стоило мне подумать о том, что это я делаю и что из этого может выйти, как этот кто-то тотчас же уводил меня в сторону, отвлекая внимание каким-то пустяком. А оно, внимание легко дает себя отвлечь. Так бывало в детстве, у нас это называлось «нельзя, но очень хочется». Вдруг развивается в тебе повышенная рассеянность, легкомыслие крайнее. И голос совести и благоразумия тонет в этом вязком легкомыслии, запутывается в нем и звучит над ухом как гибнущая в паутине муха. А ты отмахиваешься от него доводами, которые, как после выясняется, не выдерживают никакой критики.

Начал я с того, что отключил защиту. Защита предохраняет лабораторию от всяких неожиданностей, в том числе и от «дурака». Мало ли что может случиться с лабораторией и с нами.

Отключение программных устройств автоклавов потребовало изрядных трудов. Такое отключение не предусмотрено в принципе, поэтому может делаться только вручную. Причем делать это нужно вдвоем. К Дейву я обратиться не мог. Ему трудно, точнее, невозможно было бы объяснить, для чего это все нужно. Где уж объяснить Дейву, когда я и сам этого не понимал.

Пришлось заняться акробатикой. Я набирал на пульте код автоклава, а потом необходимо было строго одновременно нажать кнопку на пульте и отключить соответствующий ей контакт.

Хотя я работал без всяких инструкций и, конечно, их не помнил, но автоматику системы жизнеобеспечения я не отключил, что оказалось весьма удачным.

Потом я поднялся наверх, в сад и долго крутил штурвальчики вентилей автоклавов. Я еще подумал, как все легко делается с автоматикой.

Наши ученые микробиологи потом долго добивались у меня, почему я выбрал из всех автоклавом именно эти двенадцать, по какому принципу. Этого объяснить я тоже не мог. Психолог базы определил мое состояние в тот момент, как эвристическую эйфорию. Они думают, что стоит подобрать словечко, и все сразу станет понятно…