Сергей Цикавый - Шаги в глубину

Я села и положила ноги на ложемент. Отработавшее возбуждение больно чесалось в коленях.

— Ну что ж, раз мы все решили, то совет окончен?

— Н-нет еще.

«Так-так, что у нас еще?»

— Я хотел поговорить насчет м-моей памяти, — тихо сказал Дональд.

Мария выглядела заинтересованной, Лиминаль не выглядела никак. Мне же казалось, что именно об этом обормот думал все время, пока мы обсуждали вопрос Дюпона.

— Дональд, мы можем усилить прогресс, если применим фантомное моделирование… — мягко сказала Мария.

— Не думаю, — фыркнула я. — Полагаю, Дональд не захочет провести остаток жизни слюнявым идиотом.

Мария метнула в меня взгляд, которым вполне можно было сжечь легкий крейсер. Я вспомнила, как это делают, и ослепительно улыбнулась в ответ.

— Дональд, методику уже усовершенствовали, снизились риски, и я думаю, мы…

— П-прости, Мария, — извиняющимся тоном сказал Дональд. — Н-но я имел в виду, что у м-меня есть решение. Или план решения.

Люблю я такие заявления: после них обычно начинают нести ерунду. Вот и обормот набирает в грудь побольше воздуха, и я уже вижу, как между его голосовых связок рождается поразительная, восхитительная и просто дебильная чушь.

— Я хочу разузнать как можно б-больше о войд-коммандере Трее и ее подопечных, особенно бывших. Так я м-могу найти и себя.

Признаю, он превзошел мои самые смелые, как говорится, ожидания.

— До-о-ональд! — протянула шокированная Мария, но я ее перебила.

— Да, Дональд, Мария совершенно права. Ты идиот. Причем полный. Хочешь по полочкам?

Обормот смотрел на меня глазами побитой собаки. И это заводило: он загнан в угол, его везение не действует, он хочет странного — влезть по локоть в аппарат Его Меча, всемогущего канцлера, который сам не прочь повидаться с обормотом, но по совсем иному поводу. Он так исступленно ищет потерянные пять лет, что готов попрощаться со всеми теми годами, которые ему остались. И самое печальное, что мой капитан понимает: на этот раз ему попросту не хватит всей удачи мира.

Знаешь, Дональд, у меня сотня причин смешать тебя с дерьмом: и отомстить за мой «Тиморифор», и проехаться по твоей тупости, и отыграться за нескончаемое везение. И просто тебя спасти.

— Во-первых, твой корабль связан с твоим прошлым. Согласен?

Кивок в ответ. И еще бы, «Телесфор» сам засветился.

— Во-вторых, твой корабельный ВИ до сих пор выполняет неизвестные тебе протоколы. А теперь представь, что будет, если тебе не понравится твое прошлое, и ты захочешь уйти. А тебя не захотят отпускать. Сможешь? Значит, тебе придется оставить корабль.

Дональд молчал, а я почти поверила, что слышу злорадный смешок снова запертого в конуре виртуала. Первый заход по цели выполнен, идем на второй.

— В-третьих, ты даже не представляешь, при каких обстоятельствах ушел. Уверен, что ты не сбежал? Давай, начни наводить справки, и умники из Департамента Реакции живо возьмутся за твою отработку. Там два и два легко складывают.

Снова молчание, только в больном взгляде появилось что-то новое. «Упрямство? Обреченность? Да ты просто идиот!»

— И последнее. Никто из нас тебе не сможет помочь: нам нет дороги из фронтира. Ты, конечно, герой тот еще, но без привычного корабля, без денег — огромных денег, без помощи… Короче говоря, пять лет прошлого того не стоят.

Ну же, давай, мой маленький везучий дурачок. Скажи что-нибудь. У тебя есть все: превосходный корабль, экипаж, замороженная любовь, настырная докторша и — если жизнь сказкой кажется — я.

— Дональд, можно ведь попытаться вскрыть виртуальный интеллект… — неуверенно сказала Мария.

— Н-нужен сторонний специалист. Высокого класса, то есть опять придется соваться в м-метрополию Мономифа.

Это был тон человека, который все решил. И я просто ушла из рубки.

* * *

— Это твое прошлое?

Я сидела на краю игровой площадки в интернате, и мне было очень плохо. Девочки умеют быть злыми, и двенадцать лет — это ужасный возраст. Мне страшно, что снова придет мама, что она снова будет громко говорить:

«Ты самая лучшая, Алекса» .

«Лучшая Алекса» — это давно мое прозвище.

— «Дочь той дуры». Кажется, тебя называют еще и так?

Мне хочется кричать, стоя посреди столовой, хочется захлебнуться криком, наорать на всех, а потом — доказать, что я лучшая, что я на самом деле лучшая, и подавитесь, сучки, просто подавитесь своей жратвой.

Я шла по столовой, глядя прямо перед собой. Воротник интернатской формы натирал мне шею, и меня всю резало, и — сдохни, мама, сдохни, не появляйся здесь, я напишу анонимку, что ты сошла с ума, чтобы тебя забрали. Чтобы никто больше не слышал, что я лучшая, чтобы больше не приходилось резать себе шею самым чистым воротничком, резать себе мозги самыми сложными задачами.

Столовая сужалась, исчезали столы, а я все шла, и вокруг темнело, темнело и теплело. В конце этого коридора меня ждала Джахиза, а у ее ног лежала мама, и из маминой шеи маслянистыми чернилами вытекала жизнь.

«Мама, нет, ты же повесилась?»

Я замерла, пытаясь понять, что не так с моей мыслью, когда мама подняла голову.

— Как же ты подвела меня, доченька.

* * *

Я стояла посреди коридора из своего сна и держала руку на груди. Сон шел у меня горлом, жизнь шла из меня горлом, и все было плохо.

«Я хожу во сне. Великолепно» .

Кошмар упорно цеплялся — липкий и страшный, и стряхнуть его не получалось.

«Поговорить об этом» .

Вспомнилась Мария. Даже сквозь одуряющий склизкий холод кошмара я сразу ощутила, что это не вариант. Никакого анализа, никаких доводов — просто голые ощущения одинокой твари.

«Одинокой» .

Я вздохнула и подошла к двери каюты Донни.

— Открыть, — сказала я со второй попытки. С первой воздух не пролез сквозь зубы.

В каюте был иллюминатор, и в бледном свете далекой туманности я обнаружила обормота. Дональд спал на боку, подтянув легкое одеяло к самому горлу. Он едва слышно ровно сопел, по-детски приоткрыв рот. Я поколебалась — до нового прилива черной мути — и совсем не по-детски улеглась рядом, глядя ему в едва различимое лицо.

Ты извини, обормот, но ты моя живая батарея. Не знаю, схожу ли я с ума, но если я сейчас не согреюсь, то, наверное, мне прямая дорога сразу в шлюз. Мне нужно тепло, все равно в какой форме, да хоть просто дыши на меня, просто лежи и спи себе…

— Я что, сп-плю?

В едва разбавленной темноте на мне фокусировался очень заспанный взгляд.

— Заткнись.

Приток тепла, испуганный словами, стал слабее, и это было как второй кошмар. Я застыла, понимая, что мрак каюты в любой миг может обернуться продолжением сна.

— Т-тебе плохо.

Он высунул руку из-под одеяла, положил мне на лоб ладонь. Судя по ощущению жара, который в меня хлынул, я сама была едва теплее трупа. «Ты покойница, Алекса. Пришла в кровать к живому. Суккуб» .