Александр Ярославский - АРГОНАВТЫ ВСЕЛЕННОЙ

— «Ну, теперь за еду, Елена, а потом уже сообщим Чемберту о находке. — А то нам так и не удастся сегодня перекусить», — еще раз напомнил Горянский и снова отправился открывать консервы.

Мукс, сразу воспрянувший как только вспомнили о еде, появился в каюте и робко поглядывал на Горянского.

— «Садись, Мукс, и сиди! — подозвала Елена. — И веди себя хорошо. Сейчас будем завтракать».

С большим трудом удалось Елене накрыть маленький столик салфеткой и поставить на него тарелки. При малейшем движении все угрожало слететь.

Как и следовало ожидать, с Муксом произошла катастрофа; ему захотелось поболтать ногами, как он это делал у себя на острове, сидя на пристани; результаты вышли потрясающие: — стул полетел в одну сторону, Мукс — в другую, а скатерть, которую он увлек за собой, со всем содержимым — в третью…

Однако, все окончилось благополучнее, чем можно было ожидать, потому что предметы, находившиеся над скатертью, не упали на пол, не разбились, как следовало бы предположить, а, повиснув в воздухе, медленно скоплялись у стены, обращенной к земле, где их без труда и выловили Горянский с Еленой.

Внушив Муксу подзатыльником уважение к законам Ньютона внутри ракеты, Горянский с остальными продолжал прерванный завтрак.

— «Восемь с воловиной тысяч верст, — сказал Горянский Елене, взглянув на измеритель. — Скоро притяжение земли совсем прекратится и центр нашей ракеты станет для нас центром тяготения; тогда совсем нельзя будет справиться с тарелками; трудно будет есть и пить, и вообще наступит ряд еще больших неудобств.

— Потому ешьте и пейте скорее!» — И он подал им наглядный пример.

Впрочем, проголодавшиеся Елена и Мукс и не нуждались в особенном уговаривании.

Горянский передвинул рычаг двигателя еще на миллиметр и увеличил ход.

Земля в окне утратила свою выпуклую форму и представлялась громадным мерцающим плоским диском. Она была похожа на сияющий светлый щит; контуры материков нечеткими линиями испещряли его поверхность.

Солнечные лучи, не сдерживаемые никакой атмосферой, проникали сквозь окна внутрь.

Хотя снаружи царствовал страшный холод безвоздушных пространств, внутри ракеты становилось тепло, даже жарко. Ход «Победителя» все усиливался.

Сквозь маленькое окошечко в корме можно было видеть массы газа, выходившего из реактивной трубы, широко стлавшегося позади «Победителя», как хвост кометы.

— «Мне хочется спать Елена! — Поговори сама с Чем-бертом насчет Мукс а, а я немного вздремну.

— Следи за хронометром и каждые полчаса — не раньше — передвигай рычаг вперед на миллиметр, но смотри — не больше!.. — И он показал ей, как это делать.

— Сумеешь, Елена?»

— «Думаю, что сумею…» — ответила та.

— «Тут еще будут разные фокусы с тяготением, но ты не бойся: это — ерунда!.. Впрочем, если что-нибудь будет нужно, разбуди меня…»

Он вытянулся на диване во весь рост и через минуту заснул…

Елена сидела возле двигателя и смотрела задумчиво в окно на все уменьшавшийся земной диск…

Уже с час тому назад она переговорила с Чембертом, сообщив о нахождении Мукса в ракете, и Чемберт поздравил Елену с увеличением ракетного народонаселения; он прибавил, что туземцы острова плохо примут это известие, так как это подтвердит их подозрения, что Чигринос отправил Мукса в жертву луне; от этого могли произойти большие неприятности на острове; Чемберт прибавил, что как-нибудь постарается это уладить.

Елена сообщила, что в ракете все благополучно, что она у машины, а Горянский спит.

Чемберт просил его не будить, и разговор закончился. Мукс тоже заснул, прикорнув на соседнем диванчике…

Елена бодрствовала одна в ракете…

Прозвенел негромкий сигнальный звонок хронометра, отмечавший истекший час…

Елена методически передвинула рычаг и снова вернулась к своим мыслям…

Земной диск все таял и таял в окне…

— Что-то ждет их там, на луне, к которой они стремятся?

Внутри ракеты было поразительно тихо; в тишине раздавался лишь мягкий ритмический стук хронометра и сонное дыхание спящих…

На одну секунду Елена с изумительной отчетливостью вообразила себя висящей между двумя мирами в этой маленькой стальной коробке, мчащейся с необозримой скоростью в неведомое; она ощутила на мгновенье свою страшную оторванность от городов, от земли, от живых людей… Она вспомнила Париж, явственно увидела Елисейские поля, услышала шум, движение экипажей и говор толпы, подумала, что никогда больше, может быть, этого не увидит и не услышит, представила себе, что она одна, безгранично одна в ужасающем безмолвии пространств, и ей стало страшно; жуть, как в детстве при чтении страшной сказки и рассказа о мертвецах и привидениях, прокрадывалась в мозг, острыми иглами щекотала спину, укалывала тело…

Вот распадаются тонкие хрупкие стены ракеты, и она, Елена, падает в пустоту…

Она видела, как падает ее тело, она судорожно ищет воздух в безвоздушьи…

Невообразимый жестокий холод зажимает сердце… Вот маленьким ледяным комочком несется без конца, будет носиться ее тело в пространстве…

И ее передернуло: — ракета показалась ей гробом, а спящие Горянский и Мукс похожими на трупы…

Да, несомненно, — они обречены, — возврата нет!

Куда и зачем понесло их в пустоту, куда-то на далекую луну?

Ведь это возможно только в детских фантастических романах; кому и зачем это нужно?

Разве плохо простое скромное счастье там, на земле: просто жить, как все, — любить, — иметь детей от него; она представила себе, что у нее — маленький, и лицо ее потеплело…

К чему же эта гордость мыслей, эти взвивы и взлеты, при которых так легко, так неизбежно погибнуть?.. Нужен ли вообще весь наш прогресс, вся цивилизация, вся наша техническая культура, — ведь ракета — лишь звено в цепи изобретений; — прибавят ли они простой человеческой радости хоть на йоту?

Елена взглянула в лицо спящему Горянскому и вдруг почувствовала, что ее сомнения распадаются, как карточный домик…

Она вдруг, как-то сразу, представила себе, что здесь вот, рядом с нею, в этой маленькой железной клетке, затерянной в пустоте, на плюшевом диванчике лежит и дышит живой гений.

Да, это — не только ее Володик, большой, картавящий, ласковый, немного несуразный, который целует и обнимает и с которым так сладко и хорошо во время последних стыдных ласк; это не только — теплое живое тело, к которому истомно ночью прижаться, это еще — гений!..

Да, гений!..

Возможен ли он?

Перед глазами Елены — вереницы безумных, кидающих вызов за вызовом неодолимой стихии:

Первая искра… огонь… первый топор… первый рычаг… приручение животных… пар… первая паровая машина…