Вад Капустин - Встретимся на Альгамбре

— Ну, если ты хочешь, — уступил Сандр с невольным удивлением. По негласному, но твердому уговору, оставшиеся после рейсов излишки товаров делились пополам. Из четырех плодов дерева жизни, пусть и доставшихся команде благодаря Матвееву, два, безусловно, принадлежали Одинцову. Он мог бы и не спрашивать разрешения. Но тратить драгоценный плод на врага?

— Корнилов? Что он тут делает? — Александр не удержался от вопроса.

— Я же сказал, лежит он, в камере, — терпеливо объяснил капитан. — Помирает. Может быть, уже помер. Потому мне и нужен плод.

— Но ведь плоды орас не подходят для гуманоидов, — напомнил напарник предупреждение брукского заказчика.

— Вот заодно и проверим, — сказал капитан. — Корнилову уже ниче не повредит. А ты, мех, кстати, ремонтом ястребка займись, привел бы корабль в порядок. От работы лытаешь, турист. Без "Вездесущего" я отсюда не полечу. Не наотдыхался еще?

— Да ладно тебе, — отмахнулся Матвеев. — Делов там на два часа. Давай сначала посмотрим, что у тебя выйдет. Интересно ведь.

Ремонт корабля растянулся на два дня. Почти столько же времени ушло у Корнилова на восстановление Астарты. С флагманом врагов возиться не стали — его просто принял в один из своих бездонных ангаров Друг.

Труп Лагутина просто вышвырнули в открытый космос.

— "Собаке собачья смерть", — с удовольствием сослался на народную мудрость достойный воспитанник фроггсов.

Степан не видел в своем предательстве никакой вины, не удивлялся и пыткам: бизнес есть бизнес. В конце концов, все получили, что хотели. А вот перед Лехой Одинцовым у него был теперь немалый долг..

Степан никогда никому не верил и не рассчитывал на помощь, всегда самостоятельно выкручиваясь из непростых переделок. Единственным человеком, которому он был обязан, до сих пор оставался Орлов. И вот теперь Корнилов почувствовал тяжелый груз новых долгов. Перед Лехой — за свое предательство и за его спасение. Перед учителем Ясмахом — за умение выживать. Пожалуй, и для него пришла пора платить по счетам.

— Ты эта… Полетишь с нами на Альтаир? — сам не зная почему, в присутствии Степана Одинцов чувствовал себя неловко. Он так и не решился спросить, за что регуллиане подвергли капитана Астарты изощренным пыткам. Процедура оживления прошла удачно, и сейчас лицо и тело Корнилова покрывали только тонкие, почти незаметные шрамы, но Алексей никак не мог забыть изуродованный полутруп, который нашел в камере, вернувшись с драгоценным плодом. Но воспитанник фроггсов не умер, не позволил себе умереть на радость врагам.

Хозяин "Астарты" еще слабо дышал, когда Алексей выдавил сок в разбитые губы, а затем они с Матвеевым зачарованно наблюдали знакомую процедуру воскрешения. Теперь стало ясно: брукский знахарь бессовестно солгал удачливым космонавтам, опасаясь конкурентов.

Самого Алексея знобило. Левая рука, истыканная грязной иголкой, вздулась, воспалилась и тупо ныла. Волны озноба сотрясали тело и туманили сознание. Посмотрев на стремительно возвращающегося к жизни Корнилова, Алексей рискнул слизнуть несколько капель сока с остатков плода и протереть мякотью рану. И почти сразу же почувствовал, как ушел жар, отступила дурманящая пелена, а поврежденная кисть приняла прежний вид. Ничуть не пострадала и татуировка.

— Кто-то сказал бы, что сначала на друге проверил, а потом себя подлечил, — мысль заставила невесело усмехнуться.

Безжалостные выверты судьбы что-то надломили в душе Алексея. Одинцов привык отвечать за себя, за свой корабль, за экипаж, но теперь, с каждым днем, на него ложилась все более и более тяжелая ответственность.

Когда ашшуры ушли, никто ни словом не упрекнул Алексея за принятое решение, но, глядя на подергивающееся порой в нервном тике лицо Корнилова, капитан терзался сомнениями. Был ли он прав, отпустив выживших регуллиан безнаказанными? Алексей не знал, зато он был совершенно уверен в другом. Он никогда и ни за что не простил бы себе хладнокровной расправы над пленниками, хотя ашшуры, без сомнения, так с ними и поступили бы. А возможно, при случае, еще и поступят. Но он — никогда и ни за что. Должны же люди хоть чем-то отличаться от ящеров?

Корнилов пришел в норму так же быстро, как волкообразный пилот, когда-то рассказавший экипажу о сокровищах Предтеч.

Появившаяся рядом с Саней Елена, услышав имя Корнилова, чему-то печально улыбнулась и вновь погрузилась в навязчивый кошмар собственных мыслей. Знакомство с тем самым Степаном, не особо привлекательным и не слишком приятным сорокалетним мужчиной, показалось девушке предзнаменованием, которое она не могла сейчас разгадать. Даже воскресший после жестоких пыток, Корнилов совсем не подходил на роль придуманного Леной романтического героя. А ведь кто-то, не задумываясь, отдал за него жизнь.

Степан выглядел после восстановления даже немного моложе, но его отсутствующий взгляд и какая-то непривычная отрешенность не позволяли Алексею забыть регуллианских палачей. Он, Одинцов, не стал мстить. Был ли он прав? А как же высшая справедливость?

— На Альтаир? — рассеянно повторил Корнилов.

— Мы будем счастливы принять у себя друзей капитана Одинцова, — вмешался в разговор Дрогг, альтаирский командующий.

— Нет, — отказался Степан. — Не могу. Мне предстоит отдать один важный долг.

Он не забыл о данной себе клятве принести дары фроггскому учителю. Вот только никак не мог придумать, что могло бы стать достойным даром Степана Корнилова.

— Мы бесконечно сожалеем, — неубедительно соврал альтаирец. Никто из присутствующих ему не поверил.

Залихватски натянутая на головной вырост флотская фуражка, из-под которой искоса поглядывали боковые глазки, явно предназначалась для того, чтобы произвести впечатление на Одинцова. На остальных землян Дрогг не обращал никакого внимания.

Дождавшись, когда "наш зеленый друг", наконец, исчезнет с экрана, Одинцов устало вздохнул — альтаирские штучки капитана спасителей уже порядком достали. Назойливые непонятные намеки альтаирца вызывали недоумение и раздражение.

Довольно молодой — кожа его еще сохранила светло-зеленый оттенок — нагловатый жизнерадостный командующий сначала показался Алексею очень похожим на Немо. Но сейчас капитан отчетливо ощущал разницу.

Только теперь, думая о роковой встрече без злости и раздражения, Алексей вспоминал то, чего не мог понять и почувствовать девятнадцатилетний юнга Наутилуса — то ощущение наивности и какой-то детскости, которое вызывал у него маленький беглый гуманитарий, чувство, что он общается с разумным существом намного моложе себя. Или, как подумал бы тогдашний Лешка, с мальчишкой на несколько лет младше его самого, но с мальчишкой, выросшим в изоляции, лишенным друзей и совершенно не знающим жизни, живущим в собственном выдуманном мире.