Тимоти Зан - Дар Юпитера

Дальше трапеза протекала в молчании. Рейми искоса поглядывал на бролка, пытаясь догадаться, что в них такого особенного. Однако единственный вывод, который он смог сделать, состоял в том, что они двигались не как обычные джанска. Насыщаясь, они просто дрейфовали с ветром, постепенно исчезая из виду.

— Как дела? — окликнула его Белтренини. В ее голосе снова послышались легкие, щебечущие нотки. — В смысле, еще не набил брюхо?

— Я мог бы делать это целый день, — ответил Рейми, — но, в общем-то, могу и закончить. Хочешь вернуться на Уровень Четыре?

— Нет, нет, мы вернемся туда вместе, — ответила она. — Только попозже. Я люблю спать на Уровне Четыре. Кроме того, ты все еще не объяснил мне, почему ты один.

— А ты? — парировал Рейми. — Ты ведь тоже одна, разве нет?

— Это другое, — ответила Белтренини. — У меня был супруг. Он умер.

Рейми состроил гримасу.

— Мне очень жаль. Я не хотел огорчить тебя. Когда это случилось?

— Давно, — ответила она. — Когда он был Защитником, а я Воспитательницей. Он погиб, защищая детей нашего стада. — Она выразительно повела плавниками. — Но мы говорили не обо мне. Мы говорили о тебе, о том, почему ты один.

— Но я не один, — возразил Рейми. — У меня теперь есть ты.

— С помощью лести дрокмур не вырастить. — Она снова повела плавниками, хотя, казалось, была довольна его ответом. — Ладно, хватит голову морочить. Не собираешься же ты убеждать меня в том, что все Производительницы твоего стада мертвы? Равно как и все Производительницы девяти соседних стад?

Рейми вздохнул.

— Нет, она жива. Просто она предпочла другого, вот и все.

— Ну, и почему же ты не нашел себе кого-нибудь еще?

Рейми состроил гримасу.

— Это не так просто.

— Конечно не просто, — настойчиво продолжала Белтренини. — Ладно, она нравилась тебе больше прочих. Это важно. Но ведь есть и другие, не хуже? Кроме того, почему Воспитательницы не настояли? Ох! — внезапно оборвала она себя. — Вот почему ты уплыл с дальними ветрами. Они приказали тебе вступить в союз с кем-нибудь еще, а ты уперся и ни в какую.

— На самом деле я уплыл еще до того, как мне успели отдать приказ, — признался Рейми. — Хотя, если бы они сделали это… Наверно, я все равно сбежал бы.

Она фыркнула.

— Ты самый странный джанска, которого я когда-либо встречала, Раймило. Ладно, а теперь выкладывай. Всё.

Миллиган покачал головой.

— Сожалею, полковник. Они вне пределов досягаемости, даже с ретранслятором. Лучшее, что я могу предложить, это отправить следом за ними разведывательный зонд.

— Не забывайте, однако, что нам неизвестно, насколько восприимчивы их органы чувств, — предостерегла его Макколлам. — Если зонд подойдет слишком близко, мы можем спугнуть их.

Фарадей смотрел на дисплеи, с трудом сдерживая растущее нетерпение. Весьма символично. Первые новые создания, замеченные с тех пор, как Рейми на Юпитере, и теперь, черт бы их побрал, они скрылись еще до того, как удалось собрать относительно них сколь-нибудь достоверную информацию.

И если судить по реакции этой Советницы, бролка представляют собой что-то важное. Может быть, даже что-то решающе важное.

Но приходится считаться с реальностью, в частности с тем, что нужно беречь оборудование.

— Нет, лучше оставим все как есть, — с неохотой сказал он. — Важно не потерять Рейми. Совет Пятисот снимет нам головы, если это произойдет.

— Не понимаю почему, — проворчал Бич. — Если он и ищет для них звездолет, то делает это из рук вон плохо.

— По крайней мере, пытается, — вставила Макколлам.

— Ты уверена? — возразил Бич. — Ну-ка, попробуй убедить в этом меня. Если это вся территория, которую он оказался в состоянии осмотреть за полтора года странствий, нам сидеть тут, пока солнце не погаснет.

— Как бы то ни было, терпения у Совета Пятисот хватит ненадолго, — проворчал Спренкл.

— Я вообще удивляюсь, почему это продолжается столько времени, — фыркнул Миллиган. — Кстати, о Совете Пятисот, кто-нибудь видел мистера Гессе?

— Он вернулся, — ответил Фарадей. — Видеть его я не видел.

— Когда это было? — спросил Миллиган.

Фарадей вызвал на экран журнал учета.

— Около часа назад.

— Мне это не нравится, — пробормотала Макколлам. — Обычно он бывает здесь через три минуты после того, как оказывается на станции.

— А иногда и быстрее, — заметил Спренкл. — Такое впечатление, будто у него скверные новости.

— На что еще можно рассчитывать после того отчета, который ты отослал с ним на Землю? — проворчал Бич.

Спренкл вскинул руки.

— Эй, я ведь не могу писать то, чего не было, — запротестовал он. — Рейми сохнет по потерянной возлюбленной. И что я должен говорить?

— Не следовало изображать это таким образом, будто он на грани срыва, — буркнул Бич.

— Хочешь сказать, что я лгу? — взорвался Спренкл. — Если бы я был склонен к этому, то занялся бы политикой.

— А то мы все не занимаемся политикой, — заметила Макколлам.

— Аминь, сестра, — сказал Миллиган.

Многообещающая стычка завершилась раздраженным молчанием. Просто поразительно, подумал Фарадей, какие перемены произошли за пять коротких лет.

Когда проект «Подкидыш» только начинал разворачиваться, все эти люди были возбуждены, полны энтузиазма, готовы наблюдать, изучать и принимать участие в том, что воспринимали как прорыв человечества.

Теперь, по контрасту, они стали усталыми, раздражительными, «перегорели», можно сказать.

Что случилось с ними? Может, виной всему монотонность их занятий — изо дня в день следить за тем, как Рейми бесконечно плавает в атмосфере, ест разноцветные растения и отбивается от хищников? Или все дело в постоянном, хотя и почти незаметном давлении средств массовой информации и гораздо более заметном со стороны Совета Пятисот с целью добиться прогресса в проекте «Подкидыш»? А может быть, как считала Макколлам, политика, словно грязные сточные воды, просачивается в обычно далекую от нее и, безусловно, более благородную научную среду, к которой они привыкли?

Или все обстояло гораздо проще? Неумелое руководство, к примеру?

Неумелое руководство его, Фарадея?

Послышалось негромкое цоканье шагов по металлическому полу.

— Приветствую ваше возвращение, мистер Гессе, — не оборачиваясь, сказал Фарадей. — Как там Земля?

— Боюсь, пока мистера Гессе мы не увидим, — ответил ему чистый женский голос.

Фарадей в удивлении повернулся. В дверном проеме стояла женщина глубоко средних, чтобы не сказать преклонных лет, с совершенно седыми волосами и глубокими морщинами.

У нее были твердый взгляд и деловое выражение лица.

— Прошу прощения. — Он встал. — Могу я вам чем-либо помочь?