Светлана Дильдина - Песня цветов аконита

Черный взгляд снова нашел его — так и передвигались по залу, не ближе, не дальше.

«Я этого не вынесу». И знал, что Ханари тоже не сумеет сдержаться. Теперь он может одно — убить. Как же иначе? Считай, из рук выпустил, теперь — не дотянешься. Надолго ли хватит его? Возможно, сталь сверкнет в серебристом воздухе уже скоро. Ох, как не хотелось оставлять этот мир…

Если бы кто другой был, возможно, Йири попробовал бы подойти первым, порою открытость спасает. Но не от человека с глазами, как могильная яма.

Услышал, как Иримэ окликает его, стоя внизу. Судорожно кивнул и, тут же забыв о ней, направился к растущим в кадках маленьким, в рост человека, лиственницам. Если Ханари все же не сдержится, пострадает весь Дом. И дети, как и тогда. И Тами… сейчас его нет здесь. А то бы Йири давно подошел, уговорил бы отвлечь или увести брата. Если такое кому-то под силу, конечно.

— Господин мой… об одном вас прошу.

— О чем же на этот раз?

— Пусть Ханари Лис покинет Столицу. У него ведь много дел новобранцы, и раньше он много времени проводил не здесь.

Цепкий взгляд, тяжело его выдержать.

— С младшим тебя связали кони. А что со средним?

— Ничего.

— И ты надеешься отмолчаться? Когда речь идет о представителе самого сильного Дома? Намерен вертеть людьми Второго круга и ограничиться словом «ничего»?

Йири неожиданно вскидывается, лицо розовеет:

— Я знаю, как много влечет за собой неосторожное слово! А вы знаете меня, господин! Неужто я не могу хоть один раз попросить, ничего не объясняя? И не говорить, почему объяснять не хочу?

А лицо повелителя задумчиво.

— "Не хочу"? Я ведь многое доверил тебе. Пробуешь коготки, мой котенок?

Словно косой по стеблю ударили — почти упал вниз, протянул руки. Складки легкого шелка вспорхнули, а на браслетах заиграли блики.

— Нет! Нет же! Но поверьте же мне — не могу!

— Слишком много «не». Кажется, ты забыл все уроки…

— Я помню! — прозвучало столь горячо, что ясно стало, о каком уроке он вспомнил первым. Ненависть к себе сквозила в голосе, слишком мягком для гневных нот.

— Значит, боишься повторения?

Йири поднялся медленно, тело словно из гранита — и все же плавно, так вода движется, не камень. Поднялся — и метнулся за дверь, за полупрозрачный полог. Совсем уж неслыханно. А там, в трех шагах, застыл, словно и вовсе в камень обратился. Невыносимо. Каждое слово не так истолковано, каждое слово приближает конец. Еще немного — и все поймет, и плохо придется «лисьему» Дому.

— Может, вернешься? — голос из-за тончайшего полотна. — Это уж наглость чрезмерная, ты не находишь?

— Да, голос, лишенный опоры, просачивается сквозь шелк. — Да, мой господин.

Сил не хватает уйти, да и бессмысленно это. Но хватает сил оставаться по другую сторону занавеса.

Тогда повелитель выходит сам — темно-красная молния. Йири зажмуривается, вжимается в стену. Чувствует неподвижный, изучающий взгляд на своем лице. Не сразу понимает, что рядом уже нет никого. Гроза пронеслась мимо — или уже разразилась, не знает. Может быть, молния уже сожгла его тело, скоро останется пепел.

Остаток дня провел в страшной тревоге, сам едва это замечая — слишком привык и к смертной скуке, и к щемящей тоске, и к страху. Но позвали его, как обычно, и ни слова не было сказано о недавнем. Когда осознал, что так и не услышит ответа, осмелился снова спросить, но попытка была пресечена сразу же, небрежно, почти ласково, а сил на третью не осталось.

А наутро узнал, что Ханари отправили на север Хэнэ — в самый очаг. Туда, где скрывались по лесам остатки мятежных отрядов, туда, где все еще чернела выжженная земля.

Северо-запад Хэнэ

Аюрин лежала, дрожа от холода, завернувшись в сшитое наспех одеяние из шкур лесной собаки и росомахи. Парнишка, которого она звала Разноглазым, не отходил от нее. Молчаливый, тенью следовал. Она не гнала, хоть и едва замечала. Долго не доверяла ему, считала лесным духом, тери-тае, а то и похуже — больно уж не везло людям Муравья с тех пор, как мальчишка присоединился к отряду.

Разноглазый не знал ее настоящего имени — да и прошлого ее не знал. Аюрин не была намерена откровенничать. Да в последнее время она и говорила-то с трудом. Каждое слово грозило обернуться слезами.

Раньше она ненавидела и рада была, что стрелы ее несут смерть убийцам семьи. А теперь таял отряд Муравья, многие погибли, кто-то ушел — и сейчас они сами поставлены были перед выбором, смерть медленная от голода и холода в зимних лесах или же быстрая — в стычке.

Разноглазый пытался делиться с ней последним куском, но Аюрин его руку отталкивала.

Во сне и наяву дом мерещился, родные лица, детские забавы — соломенная кукла, качели на лохматой веревке. Порой виделась свадьба сестры, ее смущенное и радостное лицо — Аюрин поправляла праздничную, расшитую красно-белым узором повязку на голове старшей, а та шептала что-то о счастье и о том, что скоро оно ждет и Аюрин. А теперь какая из Аюрин невеста? Круги под глазами, волосы спутаны, губы потрескались. Над правой бровью небольшой шрам — неловко с дерева спрыгнула. Конечно, в деревне не только красавиц в жены берут, да уж всяко не таких, которые год с мужчинами в лесу пропадали.

Потом Аюрин словно в ледяную воду падала — понимала, какие тут мечты о свадьбе? Жить-то осталось всего ничего, да и вокруг сплошной пепел да развалины.

Выискивать повстанцев в лесах — занятие безнадежное, и поначалу военные отряды старались отрезать их от деревень. Население было запугано — за помощь мятежникам уничтожали всю деревню. А у многих родня оставалась — и они покидали вожаков и стремились увести семьи из опасных мест. Не тут-то было. Покинуть родные места мало кому удавалось — с женщинами и детьми не больно-то проберешься оврагами, а дороги перекрыты.

Но окончательно одолеть мятежников не выходило, и тогда начали попросту уничтожать все деревни, мимо которых двигались. Исключения делали для крупных селений, приносящих доход. Но там оставляли гарнизоны, и горе подозрительным личностям или сельчанам, заподозренным в связях с бунтовщиками.

Скрывающимся в лесах нечего было есть и негде взять продовольствие — а зимы на севере суровые. Охота может прокормить троих, пятерых — но не полсотни.

Ханари с отрядом попал в распоряжение генерала Алаты, командующего местным гарнизоном. Воинское звание Ханари было ниже, хотя по рождению Алату и Лиса нельзя было поставить рядом. Что ж… Рожденный в семье торговца и сумевший сам добиться высокого звания достоин был уважения. Ханари и чувствовал бы уважение, но не сейчас. То, что его выслали из Столицы под начало какого-то провинциального вояки, было оскорблением Дома. О, не прямым — такого даже Благословенный не позволяет себе без самых веских причин. И все же — оскорблением.