Светлана Дильдина - Песня цветов аконита

Только ответить на него нельзя.

В пальцах с хрустом ломались ветки. Одна за другой. Словно шеи тех, кто хоть раз становился поперек дороги. Но хоть месть — дело долга, который превыше всего, сейчас не может быть мести. Некому. О главе Золотого Дома никто не думает как об обычном человеке. А тот, другой… все еще дорог.

Ханари ненавидел его за это.

На форме Лиса было три знака. Знак столичных войск, знак Дома — сейчас не обязателен, но не хватало еще скрывать, откуда родом Ханари! — и знак звания на головной повязке, серебряный на темно-красном.

Двоим ординарцам среднего Лиса нелегко приходилось. Господин постоянно испытывал гнев, а высокородных учили скрывать свои чувства. Разве что перед ближайшей родней или самыми низшими они могли вести себя откровенно. В противном случае можно было только догадываться, кто и чем прогневил господина и насколько серьезная кара обрушится на виновного, а то и на просто попавшего под руку. Поэтому они старались быть меньше, чем тень и эхо — тени хоть видно, а эхо слышно. Незаметные, они ухитрялись исполнять свои прямые обязанности и понимали неотданные приказы. Служить человеку Второго круга — большая честь. И опасная. Душевная кротость хороша для слабых, не способных на подлинно яркие чувства. Ханари напоминал молнию. Когда молния сверкает на небе, ей не может быть равных.

Но приходилось подчиняться сыну торговца. Впрочем, Алата не упивался своею властью. Мало ли, судьба переменчива. Дом Лисов-Асано пока еще в милости. Когда Ханари вернется в Столицу, он непременно сведет счеты с чересчур заносчивым временным командиром. И тогда вылавливание мятежного отребья в кустах и торфяниках покажется командиру гарнизона провинции Хэнэ сказочной жизнью.

За своим оружием Ханари следил сам — он любовался тончайшим сиреневатым узором — паутинкой на лезвии лэ. Из такой же — лучшей стали, доори, — была и анара, и хаисуру, клинок средней длины, предназначенный для левой руки.

Красоту клинка и коня в полной мере может оценить лишь воин. А Ханари умел ценить прекрасное. И — несущее смерть.

Он давно не складывал строки, не до того было. Но подлинную красоту и гармонию чувствовать не перестал. Тем и отличается высокородный от простого крестьянина, что никогда не махнет рукой на гармонию мира, хоть четырежды занятый будничными обязанностями, и не сочтет, что постиг все или может прожить и так.

Люди генерала Алаты разделились — одна часть двинулась напрямую через местную речку, другие направились вдоль берега. Хотели взять в кольцо уцелевших мятежников. Идти бывшим крестьянам было некуда, а зимой в лесу прятаться трудно. Да и не сравнить сытых, хорошо одетых и вооруженных солдат с оборванцами, чья пища — случайно подстреленная ворона.

Ханари отправился было с теми, кто шел вдоль реки, но генерал отослал его к основной части. Причины не было названо, но оба понимали, что с командиром обходного отряда Лису не ужиться — и не стоит подвергать воинскую дисциплину столь тяжкому испытанию.

Всего день прошел с того часа, как разделились отряды, и Ханари легко догнал бы отряд на быстром коне. Взял с собой обоих ординарцев и покинул ставку Алаты.

Муравей отправил Аюрин разузнать, цела ли деревушка неподалеку. Настрого наказал — не приближаться, даже если увидит одни обгоревшие столбы. В сопровождение выделил гиганта по прозвищу Лесник. Огромный, он двигался по лесу бесшумнее тени. Несмотря на совет Муравья не брать оружия, Аюрин подхватила свой лук. В девчонку в последние дни словно демон вселился. То смерти искала, то сидела и слезы со щек утирала, с ненавистью глядя на лук или нож.

Не успели отойти Аюрин с Лесником, как их нагнал Разноглазый, и тоже с луком. Только у Лесника оружия не было, кроме ножа.

— Трое — это уже толпа, а не разведчики! — возмутилась девчонка, но тот лишь отвернулся и упрямо шагал по следам.

— Меня Муравей направил.

— Врешь, сам навязался! — даже веткой в него швырнула. Лесник сгреб девчонку в охапку, через плечо перекинул и подмигнул Разноглазому: раз велено, иди, внимания не обращай!

По лесу долго шагали, мокрыми ветками похрустывая, через упавшие стволы перебирались. Лесник скоро опустил Аюрин на землю, и девчонка старалась держаться от великана подальше. Но ветками больше не кидалась.

А потом редколесье пошло, и дорогу увидели.

— Если прямо по ней идти, как раз деревня и будет, — сообщил Лесник.

— Так идем, а болтать нечего, — буркнула Аюрин и шагнула вперед.

Около часа шли, легко — после леса-то по дороге! А потом услышали топот и в первый миг растерялись. Кинулись за деревья, только деревья — одно название, не спрячешься. Особенно Лесника не укроют, с его ростом.

Аюрин сжала зубы и приготовила лук — судя по стуку копыт, всадников трое. Если военные — им же хуже. Скоро коричневая форма между стволами мелькнула.

Аюрин выстрелила раз и другой, и воин на рыжем коне со стоном скатился на землю. И другой — а лошадь вскинулась и забила копытами. Потом Лесник охнул и осел на землю с тяжелым ножом в груди. И еще один нож сверкнул — Аюрин даже не вскрикнула, только держать лук почему-то не могла больше, а рукав стал темно-красным и мокрым. Тогда Аюрин побежала. Конь — вороной, с белой проточиной на морде — нагонял. А всадник — судя по виду, персона важная, лениво потянул из ножен клинок — лэ.

…Ханари не ожидал встречи с мятежным отродьем. Его ординарец и еще один солдат гарнизона погибли, однако сам он убил одного и ранил другого… другую. С женщинами не воюют. Но если женщина, да еще и крестьянка, позабыла свое место у деревенского очага, она должна умереть.

Девчонка споткнулась и неловко упала, подвернув ногу. Встрепанная, перепачканная глиной — смотреть противно. Сразу видно рожденную в хлеву. И рот распахнула в ужасе, когда лэ взлетела над ее головой, а лицо белое-белое. А глаза оленьи, такие похожие — но черные. Черные, не зеленые — этому успел удивиться Ханари, уже поймав горлом стрелу.

Парнишка, которого Аюрин упорно считала духом, тери-тае, присел рядом с ней, отложил лук, обхватил девчонку за плечи.

— Все… уже все… ты жива.

Все таким же неправильным, широким и застывшим взглядом Аюрин обвела поляну. Сказала деревянным голосом:

— Он удержал руку. Почему? Он не ударил.

— Не знаю… Замешкался отчего-то.

— Он так на меня посмотрел… удивленно. Знаешь, я и сама не думала, что время может застыть. Но так было… А у этого — лицо изменилось. Поначалу жестокое такое, холодное, а потом — удивленное. Даже губы шевельнулись, словно что-то спросить хотел. Или сказать. Ох… — сжалась в комочек, стараясь не смотреть в сторону человека со стрелой в горле. Не потому, что боялась мертвых — уж их-то навидалась. А потому, что еле спаслась… и это было как-то неправильно.