Светлана Дильдина - Песня цветов аконита

— Разве в Ай-Ташина верности не учат? — спросил с укоризной.

— Не тебе меня учить! — бешенство в голосе, но сам приучен был ставить достойное поведение выше страстей. И, пока собеседник не проявляет неучтивости или страха, был бессилен.

— Не мне. Я и не пытаюсь. Каждый сам выбирает — ты помнишь?

Обоим кажется — они говорят долго, потому что говорят — не словами. Сколько мыслей вмещается в один миг? Не счесть, и не только то, что может быть сказано — травы вечерние, скачка, когда то ли конь, то ли ветер несет тебя, и неясно, ты взлетишь или упадешь, так тонка грань. Так и жизнь — тоньше волоска граница между падением и взлетом, и стремителен бег.

— Мне бы хотелось иметь семью, где родные любят друг друга, — задумчиво говорит Йири, отводя взгляд от Лисенка. — Но это и тяжело, наверное — если пересечется долг перед семьей и перед кем-то иным…

Все внимание отдано черной бабочке на стене, сухим пыльным крыльям. Он не боец. Он отводит в сторону взгляд и чужое намерение убить — как отводят клинок. Чтобы убить, нужно приблизиться. А это не удается, и Тами, невольно принимая заданный тон, тоже следит за бабочкой.

— Тебе никогда не узнать счастья, — наконец говорит тяжело. — Нет, это не проклятие мое… это правда. Подлинного — никогда.

Поворачивается и уходит. И сталь тихонько и тоскливо напевает в ножнах, сетуя, что не увидела света.

Никогда? Наверное, Йири был счастлив. Словно молчаливое соглашение заключили они с Благословенным: «будь таким, как мне надо, и получишь все». Мало что изменилось внешне, однако он понимал — с низшими договоров не заключают. Если рисунки способны отразить душу, то он ничего не скрывал. Бабочка порхала среди метели — такими были они. Рисовал много — и по его эскизам делались ткани и перестраивались покои. Но по-прежнему не брал учеников.

Зимой на Островке росли цветы — под открытым небом и в роскошных оранжереях, колыхались под ветром листья вечнозеленых растений. Одни темнели, другие словно покрывались сизым налетом — в тон инею, который постоянно лежал по утрам на дорожках. А снег выпадал редко. В искусственные цветники Йири не ходил. Напротив, цветы приносили туда, где был он. Ведь и он был — цветок орхидеи лесной. А Ёши, следившему издалека, казалось, что фигура в зеленом или фиолетовом — только тень. Слуги теперь боялись вызвать недовольство Йири — боялись до дрожи, до замирания сердца.

Он не держал певчих птиц. Когда-то, в Аэси, он выпустил их на волю. Сейчас этого делать не стал бы. И не хотел видеть их в клетках.

Кто-то сказал, что совершенная красота мертва. В этом боялся убедиться Ёши и старался не заглядывать туда, где могло таиться чудовище.

Йири представлялся врачу скорее картиной, нежели человеком, картиной великого мастера, — хотя отыскать тех, кто красивей, поначалу представлялось нетрудным. Однако чуть позже любой из них проиграл бы ему. А он даже не замечал игры. Его создавали, словно по волоску вымеряя жесты, интонации, слова — все в меру, максимально наполненное и вместе с тем невесомое. Живое воплощение идеала и кодекса тхай — порою жестокого кодекса.

Он больше не был игрушкой.

К нему теперь приходили часто. Однако другом не звал никого. Многим нужно было от него слово перед Благословенным. Среди них встречались гости высокого ранга — их нельзя было не принять. Но те, кто умнее, сразу понимали, что тратят время впустую. Кто-то хотел иного — и тоже уходил ни с чем. Он был — как вода, как ветер между пальцев — чувствуешь, но его нет. Не понять, о чем думает.

Некоторые просто смотрели с восхищением — таким он позволял находиться рядом.

Но Тами Асано покинул столицу. И не нашлось смельчаков вслух обсуждать эту историю.

— Тебе хорошо здесь? — спросил только раз Ёши. — Действительно — хорошо?

— Зачем тебе это знать? — ответил он в обычной манере.

— Я имею право спросить. Знать мне нужно.

Йири ответил почти сразу:

— Все, что мне могли дать, теперь отдано. Да, мне хорошо. — И прибавил: — Гора, как бы ни была высока, все не достанет до неба — даже величайшая в мире. Но люди тянутся к небу, невзирая на это, и поднимаются в горы, порой находя там свою смерть. Небо лишь смотрит на них, но не протянет руки.

И Ёши больше не спросил ничего.

Кору привела к госпоже своего старшего сына — пятилетнего мальчика в светло-красной одежде. Малыш вертел головой по сторонам, на Хали не смотрел, зато сразу подхватил котенка и прижал к себе. Так и не расставался с котенком.

— А он у тебя избалованный, — улыбнулась Аину.

— Детям надо многое позволять, — отозвалась дама несколько нервно. Целый год ее не было при дворе. И место ее заняла другая. Амарэ, светлый жемчуг, с ровным характером, далекая от интриг. И Хали была иной — все меньше видели в ней ту, что хоть сколько-то значит. «Если хочешь власти, не возвращайся ко мне», — читалось в ее глазах.

Однако гора, где стояла Хали, все еще была высока.

Кору подивилась небывалому убранству покоев.

Комнаты тонули в озерных растениях — остролист и осока, касатики, водяные лилии. В узких чашах стояли они и плавали в чашах широких. Серебряные зеркала, отражая, умножали зелень и воду. Прозрачные занавесы почти ничего не скрывали.

— Дворец девы речной. Кто это придумал?

— Амарэ.

Губы поджала, но рассыпалась в похвалах.

Оглядела госпожу. Прическа — сложная сеть из распущенных и заплетенных волос, перевитых голубыми жемчужинами. Невесомое широкое платье, по цвету точь-в-точь озерная вода в тени листьев. Подвески височные и ожерелье — в тон, металл — серебро.

— Раз я из покоев не выхожу, надо выглядеть им под стать, — пошутила она и серьезней добавила: — Мне Амарэ создала маленькие владения, каких ни у кого нет. Раньше я все под себя перестраивала, но и меня саму делали, какой надо. Как ни глянь — все фальшиво. А ныне — никому не нужна и никто не указывает. Всегда бы так жить.

— Ах, госпожа, вы все же не из Бестелесных, — Кору велела служанкам забрать мальчика. Тот и котенка с собой утащил.

Дождь с утра не прекращался, травы потемнели от влаги, вода пузырилась на дорожках из разноцветных камешков и плит. Йири смотрел на движение воды — лишь она постоянно менялась. Остальное изо дня в день оставалось прежним, строгим и ослепительным, подчиненным внутреннему прихотливому ритму. Словно и не было рассветной степи два года назад, скачки среди холмов, ожидания, не просвистит ли стрела, не вонзится ли в тело.

Он по-прежнему был близок к повелителю, и привыкли уже, что важные бумаги проходят через руки Йири.

Ранг его оставался невысоким, хоть и прибавилось привилегий. Иного не предлагали, да и сам не хотел.