Мэрион Брэдли - Пленник дуба (Туманы Авалона - 4)

Я кое-как встала с постели; служанки помогли мне одеться и обуться, заплели волосы и набросили поверх них покрывало жрицы; я даже сама нарисовала на лбу знак луны - у неуклюжей служанки он выходил слишком корявым. Руки мои дрожали, - я отметила это, но как-то отстраненно, словно речь шла не обо мне, - и я была столь слаба, что даже не возражала, чтоб служанка поддерживала меня, когда я, едва переставляя ноги, спускалась по крутой лестнице. Но мерлин моей слабости не увидит!

В зале горел огонь; камин слегка чадил, как это всегда бывает во время дождя, и сквозь дым мне виден был лишь силуэт гостя. Он сидел у огня, спиной ко мне, кутаясь в серый плащ, - но рядом с ним стояла высокая арфа, и по Моей Леди я узнала гостя; второй такой арфы на свете не было. Кевин сделался совсем седым, но, когда я вошла, он встал и выпрямился.

- Так значит, - сказала я, - - ты по-прежнему называешь себя мерлином Британии, хоть повинуешься теперь лишь Артуру и ни во что не ставишь Авалон?

- Я не знаю, как мне теперь себя называть, - тихо ответил Кевин, разве что - слугою тех, кто служит богам, которые суть Единый Бог.

- Так зачем же, в таком случае, ты явился сюда?

- И этого я не знаю, - отозвался он. Как я любила его мелодичный голос! - Быть может, затем, моя милая, чтоб вернуть старый долг - старый, как эти холмы.

Затем он прикрикнул на служанку:

- Твоей леди нездоровится! Сейчас же подай ей стул!

У меня закружилась голова, и все вокруг затянуло серым туманом; когда я пришла в себя, я уже сидела у камина рядом с Кевином, а служанка исчезла.

- Бедная Моргейна, - сказал Кевин. - Бедная моя девочка...

И впервые с тех пор, как смерть Акколона обратила меня в камень, я почувствовала, что могу плакать; и я стиснула зубы, чтоб не расплакаться, ибо знала, что стоит мне проронить хоть слезинку, и я сломаюсь, и буду рыдать, рыдать, рыдать без конца, пока вся не изойду слезами...

- Я не девочка, Кевин Арфист, - жестко произнесла я, - а ты обманом добился встречи со мной. Говори, что ты хотел сказать, и уходи.

- Владычица Авалона...

- Я не Владычица Авалона, - отрезала я и вспомнила, что при последней нашей встрече прогнала Кевина, накричав на него и обозвав предателем. Теперь это казалось неважным; быть может, сама судьба свела здесь, в этом замке, у огня двух людей, предавших Авалон ... Я ведь тоже предала Авалон, - так как же я смею судить Кевина?

- А кто же ты тогда? - тихо спросил Кевин. - Врана стара и вот уж много лет пребывает в безмолвии. Ниниана никогда не станет истинной правительницей - она слишком слаба для этого. Ты нужна там...

- При последнем нашем разговоре, - перебила я его, - ты сказал, что время Авалона прошло. Так кому же тогда и сидеть на троне Вивианы, как не ребенку, едва ли пригодному для этого высокого сана и способному лишь бессильно ожидать того дня, когда Авалон навеки уйдет в туманы? - К горлу моему подступила жгучая горечь. - Ты ведь отрекся от Авалона ради знамени Артура - так разве задача твоя не упростится, если Авалоном будут править старая пророчица и бессильная жрица ?

- Ниниана - возлюбленная Гвидиона и орудие в его руках, - сказал Кевин. - И мне было явлено, что там нуждаются в тебе, в твоих руках и твоем голосе. И даже если Авалону и вправду суждено уйти в туманы, неужто ты откажешься уйти вместе с ним? Я всегда считал тебя храброй.

Он взглянул мне в глаза и сказал:

- Ты умрешь здесь, Моргейна, умрешь от горя и тоски... Я ответила, отвернувшись:

- За этим я сюда и пришла... - И впервые я осознала, что и вправду явилась в Тинтагелъ умирать. - Все мои труды обернулись прахом. Я проиграла, проиграла... ты должен радоваться, мерлин, - ведь Артур победил и твоими трудами тоже.

Кевин покачал головой.

- Тут нечему радоваться, ненаглядная моя, - сказал он. - Я делаю лишь то, что возложили на меня боги - так же, как и ты. Но если тебе и вправду предстоит узреть конец привычного нам мира, милая, пусть каждый из нас встретит этот рок на своем месте, служа тем богам, которым нам суждено служить... Не знаю, почему, но я должен вернуть тебя на Авалон. Мне было бы куда проще иметь дело с одной лишь Нинианой, но, Моргейна, твое место на Авалоне - а я буду там, куда меня пошлют боги. И на Авалоне ты найдешь исцеление.

- Исцеление! - с презрением фыркнула я. Я не желала исцеляться.

Кевин печально взглянул на меня. Он называл меня ненаглядной. Наверное, больше никто на целом свете не знал моей истинной сути; перед всеми прочими - даже перед Артуром - я притворялась, стараясь выглядеть лучше, чем я есть на самом деле, и с каждым я была иной. Даже перед Вивианой я притворялась, чтоб показаться более достойной сана жрицы... Кевин же видел во мне просто Моргейну, не больше и не меньше. Я вдруг поняла: даже если я предстану перед ним в облике Старухи Смерти и протяну костлявую руку, в его глазах я буду прежней Моргейной... Я всегда считала, что любовь не такова, что любовь - это то жгучее чувство, которое я испытывала к Ланселету или Акколону. К Кевину я относилась с отстраненным сочувствием, теплотой, дружелюбием - но не более того; я отдавала ему лишь то, чем мало дорожила, и все же... и все же лишь ему одному пришло в голову приехать сюда, лишь ему оказалось не все равно, буду ли я жить или умру от горя.

Но как он посмел побеспокоить меня, когда душа моя уже почти слилась с тем безграничным покоем, что лежит за гранью жизни?!

Я отвернулась от Кевина и проронила: - Нет.

Я не могу снова вернуться к жизни, не могу бороться и страдать, и существовать под грузом ненависти тех, кто некогда меня любил... Если я останусь в живых, если вернусь на Авалон, мне придется вновь вступить в смертельную схватку с любимым моим Артуром, вновь видеть Ланселета в плену у Гвенвифар. Нет, меня все это не касается. Я не вынесу больше этой боли, раздирающей мое сердце...

Нет. Я погрузилась в забвение, и вскоре - я это знала - мне предстояло уйти в него с головой... в забвение, в покой, так похожий на смерть, что подбиралась все ближе и ближе... Так неужто Кевин, этот предатель, вернет меня обратно?

- Нет, - повторила я и спрятала лицо в ладонях. - Оставь меня в покое, Кевин Арфист. Я пришла сюда, чтоб умереть. Оставь меня.

Он не шелохнулся и не произнес ни слова, и я тоже застыла, опустив покрывало на лицо. У меня не было сил уйти, но ведь, несомненно, он и сам вскоре встанет и удалится. А я... я буду сидеть, пока служанки не перенесут меня обратно в постель - и после этого никогда больше не встану с нее.

Но тут в тишине послышался негромкий звон струн. Это играл Кевин. А мгновение спустя он запел.

Я уже слыхала отрывки из этой баллады, ведь Кевин частенько пел ее при дворе Артура; в ней повествовалось о некоем барде, сэре Орфео, жившем в незапамятные времена: когда он пел, деревья пускались в пляс, и камни водили хороводы, и звери лесные приходили и смиренно ложились у его ног. Но сегодня Кевин не остановился на этом - он перешел к той части баллады, что повествовала о таинстве. Ее я слышала впервые. Кевин пел о том, как Орфео, посвященный, утратил свою возлюбленную и отправился ради нее в загробный мир. Он предстал перед Владыкой Смерти и взмолился, и тот дозволил Орфео спуститься в бессветный край и вывести оттуда его возлюбленную. И Орфео отыскал ее на Бессмертных полях...