Дэн Симмонс - Олимп

– Тогда сразись со мной, Владыка Грязных Сортиров! – восклицает Пелид и кидается вперёд со щитом и клинком наготове.

Зевс поднимает руку. Быстроногий застывает на месте. Кажется, время замёрзло.

– Убить я тебя не смогу, мой горячий побочный сын, – бормочет олимпиец как бы себе под нос. – Но что, если плоть отделить от костей и растерзать на составляющие клетки, на молекулы? Долго же придётся ей собирать себя по крупицам – несколько столетий в лучшем случае, – и я не уверен, будет ли этот процесс безболезненным.

Окаменевший Ахилл чувствует, что способен говорить, однако не раскрывает рта.

– Или отослать тебя подальше, – Тучегонитель указывает на потолок, – туда, где нет воздуха, пригодного для дыхания. Занятная головоломка для квантовых сил вселенной.

– Воздух есть везде, кроме моря! – рявкает мужеубийца и только потом припоминает, как накануне пыхтел и мучился на высотах Олимпа.

– Космическому пространству ничего не стоит опровергнуть это заблуждение. – Кронид издевательски ухмыляется. – Где-нибудь за орбитой Урана, а то и в Поясе Койпера. Тартар тоже подойдёт. Атмосфера там состоит в основном из метана и аммиака. Твои лёгкие обратятся в головешки. Но если протянешь в ужасных терзаниях несколько часов, успеешь пообщаться со своими прадедом и прабабкой. Знаешь, они даже любят кратковечных… на ужин.

– Пошёл на хрен! – кричит человек.

– Быть посему, – изрекает Повелитель Туч. – Приятного путешествия, сынок. Недолгого, полного страданий, но приятного.

Божественная десница описывает в воздухе плавную короткую дугу, и плитки под ногами Ахилла начинают растворяться, образуя на полу пиршественной залы круг пустоты, озарённой огнистыми всполохами. Далеко-далеко снизу, из ужасной бездны, полной бурлящими серными облаками, среди чёрных гор, похожих на сгнившие зубы дракона, озёр из расплавленного свинца, пузырящихся потоков шипящей лавы и таинственных, огромных, бродящих во мраке теней, доносится вечный рёв чудовищ, когда-то именуемых титанами.

Рука Громовержца совершает ещё одно еле заметное движение, и мужеубийца летит прямо в пропасть. Без единого вскрика.

С минуту олимпиец пристально смотрит на жаркое пламя и чёрные клубы облаков, затем поводит ладонью слева направо: круг тут же смыкается, пол затвердевает и вновь покрывается плиткой ручной работы, и в доме повисает могильная тишина; лишь где-то во дворе жалобно лает оголодавший пёс по кличке Аргус.

Кронид со вздохом телепортируется прочь: пора призвать к ответу ничего не подозревающих бессмертных.

Просперо не стал подниматься; Мойра сама повела Хармана кругом по мраморному балкону без ограждения, вверх по движущейся металлической лестнице, снова кругом, и снова вверх, и так далее, покуда пол Таджа не превратился в маленький кружок, оставшийся, казалось, на много миль под ногами. Сердце мужчины всё громче стучало в груди.

В уставленной книгами стене бесконечно вздымающегося купола были прорезаны маленькие круглые окошки, которых супруг Ады не замечал ни снаружи, ни когда находился внизу. Они пропускали свет, а главное – давали Харману возможность передохнуть и набраться храбрости: у каждого из них мужчина задерживался посмотреть на далёкие горные пики, сверкающие белизной в лучах недавно взошедшего солнца. На севере и востоке изрезанные ущельями ледники скрывались под массой громоздящихся облаков. А в туманной дали за ними – за сотню, двести, а то и более миль, кто знает, – виднелся слегка изогнутый горизонт.

– Не убивайся так, – вдруг негромко сказала Мойра. Человек обернулся.

– Я о том, как ты меня разбудил, – промолвила спутница. – Не стоит сокрушаться. Прости, нам очень жаль. Ты и в самом деле был обречён. Механизмы для возбуждения установили задолго до рождения прапрапрадеда отца твоего отца.

– Интересно, какова была вероятность, что я окажусь потомком этого вашего Фердинанда Марка Алонцо Хана Хо Тепа? – проговорил Харман, даже и не пытаясь притвориться, что не раскаивается в произошедшем.

К его удивлению, женщина рассмеялась. Непринуждённо, без предупреждения, совсем как Сейви; недоставало разве что легкого привкуса горечи, всегда присущего веселью старухи.

– Стопроцентная вероятность, – ответила Мойра. Возлюбленный Ады ошеломлённо промолчал.

– Когда мы готовили и отсеивали новое поколение «старомодных» людей, Фердинанд Марк Алонцо позаботился о тон чтобы все мужчины этого рода получили часть его хромосом.

– Понятно теперь, почему мы такие тщедушные, безмозглый и ни начто не годимся, – кивнул Харман. – Чего и ждать от горстки сожительствующих родственников.

Три недели назад (а мнится, прошло много лет) он почерпнул кое-какие сведения о законах генетики. Вспомнилось, как Ада мирно спала рядом с любимым, пока по его пальцам, запястью, руке бежали золотые буквы…

Мойра опять усмехнулась.

– Готов одолеть остаток пути до хрустального чертога?

Чуть заострённый прозрачный купол на вершине Таджа оказался гораздо крупнее, нежели могло показаться снизу: не то шестидесяти, не то семидесяти футов в поперечнике. Здесь уже не было мраморных выступов; металлические эскалаторы, как и чугунные мостки, обрывались точно посередине, блистая под солнцем, льющимся из окон.

Харман ещё никогда не забирался столь высоко (хотя он бывал и на Золотых Воротах Мачу-Пикчу, в семистах футах над подвесной дорогой) – и никогда так не страшился упасть. Глядя вниз, он мог бы закрыть ладонью весь мраморный пол Таджа Мойры. Лабиринт и усыпальница в его центре смотрелись будто вышивка-микросхема на туринской пелене. Мужчина старательно не смотрел туда, поднимаясь по самой последней лестнице на кованую площадку.

– И это всё? – произнёс он, кивнув на десяти-двенадцати-футовое сооружение посередине платформы.

– Да.

Возлюбленный Ады ожидал, что так называемый хрустальный чертог будет похож на прозрачный саркофаг его спутницы, однако теперь увидел, что заблуждался. «Додекаэдр», – мелькнуло в голове Хармана. Правда, это слово мужчина не вычитал, а «проглотил» в какой-то книге и не был уверен, правильно ли запомнил. Двенадцать плоских невидимых граней чертога, соединённых тонкими рамами блестящего металла, напоминающего старую латунь, составляли вместе неровную окружность. По стенам купола к подножию сооружения тянулись разноцветные провода и трубки; саму площадку занимали таинственные приборы с тёмными дисплеями и клавиатурой, а также вертикально стоящие тончайшие ширмы из прозрачного пластика высотой в пять или шесть футов.

– Что это за место? – спросил мужчина.

– Нексус Таджа.

Активировав несколько приборов, Мойра коснулась вертикальной перегородки. Пластик исчез, его заменила голографическая панель управления. Руки женщины заплясали среди виртуальных изображений, стены купола запели низким, глубоким голосом, и к основанию хрустального чертога потекли ручьи золота – жидкого, словно волны реки.