Федор Чешко - Тараканьи бега

А поскольку все сии «неболеечемы», старательно всобаченные в бездну ООРовских законов, инструкций да регламентов, нами освоены, запатентованы и насижены — вот вам, господа конкуренты, стыдный отросток поперек хари! Жрали, жрем и будем жрать из этого корыта исключительно только мы! Ясно?!

Это же просто из головы выдумано, что на прогресс, дескать, узду не накинешь. Это просто для красоты сказано, что, мол, рукописи не горят. Горят как миленькие. Даже если писаны не руками и не на пэйпарлоне, а на оптико-магнитных носителях с гарантийным сроком хранения информации 10 10 лет…

…Ощутив потным затылком колебание воздуха, учиненное открываемым люком, Чин-чин свирепо завопил прямо в микрофон: «По распорядку у меня еще три часа комп-времени!», одуревший комп не менее злобно прорявкал: «Нераспознанная команда! Отказ!», и Белоножко шарахнулся было из рубки, но тут же додумался сказать: «Это я».

— А-а… — из Чинарева словно бы воздух выпустили. — А я думал, опять этот хакероборец прется…

Комп снова полез давать оценку услышанной информации, но Чин, яростно сплюнув, вырубил саунд-контакт.

Виталий облокотился о подголовник пользовательского кресла и некоторое время молча сопел в чинаревскую макушку. Потом спросил:

— Ты что, пытаешься ее «воскресителем» вытащить?

— Чем только не пытаюсь… — буркнул Чин, утирая физиономию рукавом.

— Ну?

— Орбиту гну! Этот старый хрыч специально поназаписывал поверх стертого всякую галиматью. Хрен теперь там что-нибудь восстановишь!

Белоножко немного помялся, затем предложил обреченно:

— Давай, может, я?..

Чинарев только фыркнул вместо ответа.

— Ты не очень-то, — староста обиженно шмыгнул носом. — В этой, между прочим, программе моего труда не меньше, чем твоего…

— Не труда, а убитого времени, — раздраженно поправил Чин-чин, стремительно наяривая на контакторе. — За компом ты вправду отпыхтел как бы не дольше моего. А результату с того?

Виталий опять шмыгнул носом, но от дискуссии предпочел воздержаться.

Несколько мгновений утонуло в тягостной молчанке — только длинные сквозняки волнами плескались по рубке от коровьих вздохов старосты Белоножко. Наконец положительный человек и надежда курса сказал:

— Я семечницу не брал. Честно.

Чин-чин мучительно вывернул голову и снизу вверх уставился на него:

— А чего ты решил, будто я решил, будто это ты? И кстати, что это у тебя с рожей?

На Виталиевой щеке растопырилось багровое пятно сложной конфигурации.

— Это Ленка, — снова вздохнул обладатель пятна. — Это я ее попросил отдать программу.

— А чего ты решил, будто это она?

Виталий объяснил почему. Чин-чин немедленно взъерепенился:

— Ну вот, теперь этот старый гад… — Он обернулся к интеркомовскому микрофону и повторил раздельней и громче: — Старый гад, понятно?! Вот теперь он начнет уськать нас друг на друга, а вы и рады стараться… Хоть бы подумал, ты, псих: даже захоти она сдемократить эллипсеты, так это ж еще надо знать, как они выглядят!

— Ну, по-моему, ты уж совсем ее за не знаю кого держишь, — обиделся положительный человек. — Не может же она до сих пор…

— Может, может! Эта секс-аннигиляция кроме своих причесок ничего не… О, легка на помине!

— А я тебе, Чин, кофе принесла, — вполголоса сообщила секс-аннигиляция, входя и воровато оглядываясь. — А то ты свой утренний не допил, а в нем умереть сколько полезного для мозгов.

Чинарев изобразил на лице благодарность и принялся устраивать огромную дымящуюся чашку на подлокотнике. Тем временем Леночка удостоверилась, что Изверова в рубке нет, и осмелела.

— Так вот это и есть здешний комп? — презрительно осведомилась она, вперив надменный взор куда-то между монитором и дисплеем внутреннего контроля.

Чин-чин фыркнул: «Что я говорил?!» и неприлично заржал. Виталий поскреб затылок. Леночка окатила обоих ледяной волной из пары своих карих бездонных омутов и заявила с достоинством:

— Просто я не знала, что они до сих пор бывают такие большие. Все, которые я видела, были маленькими. И зелеными. А этот серый.

Чинарев на ее заявление отреагировал странновато. Он вдруг изогнулся невероятнейшим образом, без малого просунув голову меж Халэпочкиных колен, и застыл, пристально глядя вверх.

Виталий подумал, что несчастный студент спятил, или поражен внезапным параличом, или то и другое разом.

Леночка проявила больше догадливости. Поскольку юбки на ней не было, а наличествующее одеяние мимолетному взгляду вполне могло показаться тоненьким слоем краски, то единственным, подо что мог пытаться заглянуть обладатель древнегреко-египетских мускулов — это косынка. Сообразив все вышеизложенное в течение микросекунды, Леночка [Мило зарделась и произнесла:

— Ну потерпи, еще не готово. Вечером все увидишь.

— Ленок, ты способна на подвиг? — Чин-чин не изменил позы, и голос его пресекался от напряжения.

Леночка зарделась еще милее:

— Смотря ради кого… то есть чего.

— Ради меня! Ты могла бы ради меня пожертвовать самым святым?

— Прыткий какой! — пролепетала Леночка в крайнем смущении. — Вот так тебе сразу возьми и жертвуй… Приличные люди сначала знакомятся с родителями, ухаживают… Объясняются… Ну… Ну хорошо. Только не здесь же и не при нем, — она коротко глянула на обездвиженного Виталия, который вполне бы сгодился для надгробного памятника Заветной Мечте.

— Именно здесь и при нем, — нежно произнес Чин-чин, распрямляясь, и вдруг гаркнул так, что даже Белоножко вмиг утратил незыблемую монументальность: — Снимай платочек, горе мое!!!

Единственно, чему папа-директор сподобился выучить свое достойное чадо, так это беспрекословно повиноваться руководящему рявку. Пальцы Леночки моментально вздернулись к косыночному узлу.

А рявкнувший снова заговорил нормальным человеческим голосом:

— Детка-лапочка, ты хоть соображаешь, на что навертела свою драгоценную челку?

До юной Халэпы начало доходить.

— Я думала, это тоже одеколон, — бормотала она, разматывая волосы. — Думала, зачем тебе два? И запах такой приятный у тебя в каюте стоял — думала, от него…

— Это не одеколон пах, — мрачно прокомментировал Белоножко. — Это текила воняла.

— Сам ты!.. — окрысилась Леночка. — А потом так здорово придумалось с челк… чел… ой!

То ли она запуталась в волосах ногтями (каждый из которых, кстати сказать, являл шедевр живописи и длиною был без малого в дюйм), то ли еще что, но только временно исполнявший обязанности бигуди эллипсет-контейнер выскользнул из девичьих рук и упал. Прямехонько в чашку.

— Молодец, — Чин-чин отер с лица брызги и осторожно запустил пальцы в приторную горячую жижу под названием эрзац-кофе. — Одно слово — Халэпа.