Федор Чешко - Тараканьи бега

Леночка обиженно шмыгнула носом, но Промолчала.

Некоторое время все наблюдали, как по бокам контейнера оползают и срываются на пол густые, исходящие паром потеки.

— Может, еще заработает? — нервно облизнулся Виталий. — Все-таки плазменная гравировка, термостойкость, защита… А механизм приема-подачи промоем… Может, еще ничего, а?

— Против нашего Ленка никакая гравировка не устоит, — вздохнул Чин-чин. — В общем, так: если ты (это Леночке) не хочешь ударить перед поверяющим чем-нибудь в грязь и подвести папу, и если ты (это старосте) не хочешь отвечать за срыв практики, то чтоб мне через полчаса семечница была чиста и работоспособна. Поняли?

— Поняли, — папенькина дочка осторожно, двумя пальчиками взяла контейнер и снова шмыгнула носом. — Лично я все поняла. Все-все. Пошли, Виталенька, — тут она как-то очень сложно улыбнулась (половина ее лица, обращенная к старосте, улыбнулась обещающе, а другая, повернутая к Чинареву, — мстительно), — пойдем, Виталь, мне как раз хотелось пообщаться с тобой… как это… тет-на-тет.

Выходя из рубки, она зыркнула через плечо, желая насладиться выражением Чинчиновой физиономии, но насладиться не удалюсь: студент Чинарев беззвучно и самозабвенно ржал.

Повезло всем. Даже хромой Недобиток спасся: он кинулся наутек прямо под ноги Гиганту, и тот его не заметил. А вот Рысак… Наверное, рано или поздно это должно было случиться. Рысак слишком бравировал своею знаменитою прытью, слишком уверовал в свою безнаказанность. Ему уже казалось мало просто спастись, он каждый раз норовил поглумиться над неповоротливостью Гигантов, над их тупостью… Вот и доглумился, паркет ему ворсом…

Осторожно приподняв край конфетной обертки, Ногочет следил, как Гигант нагибается, рассматривает черное тело, скорчившееся у самых его Гигантовых ступней жалко и трогательно, как зарубленная топором старушка… Потом страшилище выпрямилось и обвело коридор пристальным взглядом отвратительных мокрых глаз. Ногочет снова поторопился уронить себе на голову яркий красивый целлофан, занавешиваясь им от этой жуткой ищущей пристальности. «Только бы не заметил! Темнота-укрывательница, Теснота-защитница, смилуйтесь! Только бы не заметил!»

Да нет, на Укрывательницу с Защитницей надеяться не следовало бы: какие уж Темнота-Теснота могут быть под невесомым полупрозрачным обрывком среди огромного коридора! А все-таки, корчась под никчемным, но (душистым и очень красивым укрытием (хорошо укрытие — усы аж до половины торчат!), Ногочет вдруг услыхал тяжкий грохот Гигантовых шагов. Стихающий грохот. Удаляющийся. Ф-фу… Красота спасла таракана. Значит, и мир она тоже наверняка спасет.

Он опять выглянул — как раз вовремя, чтоб заметить Хлеболюбку. Та выползла из-под плинтуса, замерла на миг, настороженно озираясь, а потом отправилась к бездвижномy Рысаку.

— Куда?! — рявкнул Ногочет. — Назад, инсектицид тебя побери! Уползать надо! И поскорее!

Хлеболюбка растерянно прижалась к полу:

— Как уходить? А он? Нельзя же его вот так бросить!

— Можно! — Ногочет выскочил из-под своего укрытия и побежал к ней. — Конечно, Рысака жаль, но себя еще жальче. Поняла?

Хлеболюбка всхлипнула, безотрывно глядя на мертвого:

— Сколько добра пропадает!

— Лучше жить голодными, чем сытыми сдохнуть! — дернул ее за левую заднюю Ногочет. — Бежим, покуда не поздно! Во, слышишь?!

Откуда-то из-за коридорного поворота катилось громыхающими басами тягучее эхо:

— …немедленную санобработку, а то скоро по ногам шнырять станут! И уборщиков всех перепрограммировать или вообще новых купить. Грязь развели… Фантики, объедки, плевки на полу… М-м-мер-р-рзос-с-сть!!!

— Да что вы, господин директор, стоит ли так волноваться? Из-за какого-то одного…

— Одного? Знаете, как говорят: видишь одного, значит, их сотня…

…Чин-чин громко, с прискуливаньем, зевнул.

Хваленый программ-пакет с претенциозным названием «Достоевский» оказался таким же барахлом, как и все прежние программы-литераторы, сколько их ни рождалось на свет от самого дня сотворения мира всеблагим господом Биллом Гейтсом.

Вот уже полчаса Чинарев убивал время, меняя вводные параметры, но стряпня лжеДостоевского от раза к разу делалась только хуже.

Вот уже полтора столетия человечеству обещают, будто компы не сегодня-завтра научатся создавать шедевры искусства по заказу да в считанные секунды, но…

Но.

Все-таки дохлое это дело — поверять гармонию алгеброй. Даже сам Достоевский, и даже владеючи алгоритмированием, ни за что не смог бы состряпать программу, каковая писала бы «точно как он». Потому что даже сам Достоевский наверняка не знал, каким образом ему удается писать «как Достоевский». А господа… э-э-э… (Чин-чин вызвал на экран копирайты пакета) господа Янкель, Дюнкель и Мацюлин К. Дж. почему-то вообразили, что знают. Давленый таракан «как зарубленная топором старушка» — обхохочешься!

Ни одна программа не умнее своего программиста — вот откуда произрастает позорная немочь таких попыток. Наверное, разработчику следующего «Достоевского» нужно родиться одновременно и гениальным литератором, и гениальным искусствоведом, и гениальным программистом, и черт его знает кем еще, но чтобы тоже всенепременнейше гениальным. Вот только — увы! — гениальные программисты встречаются отнюдь не чаще, нежели гениальные литераторы, а о гениальных искусствоведах Чин-чину вообще как-то не приходилось слыхивать…

…Чинарев опять вошел в установки «Достоевского» и начал было менять вводную «таракан Рысак» на «смотритель блокшива Изверов В.Б.», но довести это занятие до конца не успел.

Входной люк распахнулся так резко, будто бы снаружи, из коридора, его пнули ногой. Победоносно размахивая «семечницей», врубку ворвалась Леночка.

С первого взгляда Чин-чин, конечно, не сумел распознать, изменилось ли состояние злополучного эллипсет-контейнера. Но вот что сама Халэпа претерпела изрядные внешние изменения — это прямо-таки вонзалось в глаза. Цветастенький платочек с ее головы исчез, и наверченный на упомянутой голове парикмахерский шедевр оказался открытым для всеобщего обозрения (посмотреть очень даже было на что, однако вряд ли хоть какой-раскакой литературный гений смог бы описать увиденное словами). А еще Леночка успела заменить спортивный костюмчик на домашний халат. И вот тут-то, именно с первого же взгляда, Чинарев понял, отчего Изверг считал ТОТ костюм верхом непристойности: он — Изверг — просто еще не видал ЭТОГО халатика.

Вслед за Леной в рубку протиснулся староста Виталий Белоножко. Он именно протиснулся (бочком, очень неловко), хотя люк был распахнут настежь. Положительный человек был до того красен, что испятнавшие его лицо многочисленные оттиски губной помады почти не угадывались на общем фоне. Вероятно, они не угадывались бы совсем, ежели бы Виталий не столь отчаяно пытался вытереть их обоими рукавами.