Федор Чешко - Тараканьи бега

— Что ты натвори… — возмущенный вопль старосты Белоножко так и пресекся на полуслове.

Копидрайв застрекотал этаким веселым сверчком; на экране вспыхнула и закувыркалась в стремительном росте цифирная процентовка выполнения операции…

— Пошла запись… — растерянно промямлил Чин-чин.

Леночка-Халэпочка казалась растерянной не меньше (если не больше).

— Я нечаянно… — промямлила она, глядя на монитор.

— Не сомневаюсь, — Чинарев тоже глядел на монитор.

Цифровые корчи уже завершились и теперь на экране мелко помаргивало огромное «100%», а ниже — пара строчек дикой мешанины из англоса, кириллицы и кодовых значков мэшинлэнгва.

Виталий принялся вполголоса воспитывать Леночку на предмет «вот что бывает, когда из русифицированной оболочки запускают иноязычную, толком не инсталлированную и плохо совместимую программу — пойди теперь прочитай, что там намалевано».

— Там намалевано, что чиф-комп блокшива семь-семнадцать полностью откопировал информацию со всех содержащихся в контейнере расходных носителей, — проговорил Чин странным голосом, — со всех девяти штук.

Положительный человек староста непонимающе вздернул брови:

— Как это с девяти? Программа же на восьми поместилась…

— Вот именно, — сказал Чинарев.

Он вынул из копировщика «семечницу», перевернул ее затвором книзу, сдвинул штифт управления на «out», подставил ладонь…

Затвор эллипсет-контейнера раздвигался долго, с надсадным жалобным скрипом. Этот процесс не дошел еще и до середины, когда из щели меж приоткрытыми карбопластовыми челюстишками вдруг высунулась пара черных подрагивающих не то проволочек, не то волосков…

Чин-чин уронил «семечницу» на пол и захохотал. Виталий с Леночкой молча и озадаченно таращились на него, а он корчился в кресле, из последних сил продавливая членораздельные слова сквозь мешанину ржания и непристойных поросячьих взвизгов:

— Н-неф-ф-ф… я подохну сейчас — нефор… неформатированная эллипсета! Ой, не могу — неформа… матир… ой, не могу я!

А неформатированная эллипсета потихоньку выбиралась наружу. Когда вслед за волосками-проволочками показалось то, к чему их приторочила мать-природа, Лена издала такой великолепный визг и так потешно ушмыгнула за Виталиеву спину, что начавший было успокаиваться Чинарев прямо-таки взвыл от восторга.

— За-а-атвор, — стонал он, икая и утирая глаза. — Затвор «семечницы» стоял на «into», поняли? Этот насекомый кретин влез на затвор, и его втянуло… Сидел себе, дурачок, в сушилке, грелся, а тут суют приманку, недомытую от сладкого… Ой, не могу!!!

Тем временем «семечница» выплюнула наконец причину его веселья — та ляпнулась на спину и вяло задрыгала всеми своими шестью лапами, норовя перевернуться как надлежит. Лена опять взвизгнула, а Виталий мрачно сказал:

— Единственное во всем этом приятное, так это что ему о-о-очень паршиво!

Он примолк на миг и вдруг хлопнул себя по лбу:

— Так это как же получается?! Получается, комп списал какую-то информацию с таракана?!

— Невероятно, но факт, — все еще истерично похрюкивая, Чин вдел пальцы в манипуляторные колечки и погнал сквозь крону дерева каталогов мартышку-курсор. — И тот факт, что упомянутое списывание произошло по инициативе нашей Халэпочки, наводит меня на мысль: списанное нужно немедленно уничтожить… от греха, стал-быть, подальше… О, вот он! Ну ни себе хрена, какой длинный…

Курсорная мартышка выискала на поле «Практика» единственный файл без названия и, широко распахнув невероятно озубастившуюся пасть, с аппетитом вгрызлась в находку.

Как тропический ливень на хрупкий атолл

Рухнул свет на неприбранный с вечера стол,

И средь крошек застыл угодивший впросак

Перепуганный до смерти тощий прусак.

Он пролитой мадеры отведать хотел,

Но прилип, окосел и удрать не успел,

И теперь цепенеет в тоске да хмелю…

Не робей, дурачок: я своих не давлю.

Не сучи же усами, не бойся меня.

Мы с тобой, шестилапый, родная родня.

Я и сам не пойму, хоть почти что не пьян,

Кто из нас с тобой хакер, а кто — таракан.

Я, как ты, подбираю объедки и хлам,

Проползая сквозь щелки охранных программ;

Я, кормясь, как и ты, без зазренья возьмусь

Перегадить все то, до чего доберусь.

Не одно ли — впотьмах под обивкой ползти

Или шастать задворками Интерсети?

И судьба нам обоим готовит одно…

Дуст, каблук, Интерпол… да не все ли равно?!

Не трясись, нам с тобой вряд ли жизнь дорога.

Да и что это — жизнь? Тараканьи бега:

Справа жжет, слева шпарит, внизу горячо…

Бег по краю кастрюли с кипящим харчо.

Так давай, брат, мадеры на стол подплеснем,

Шевелюрой тряхнем и хитином блеснем,

А потом уползем перемучивать хмель:

Я — под плинтус, а ты — в виртуальную щель.

— Те-е-екс…

От раздавшегося над самым ухом нарочито-стариковского дребезжания студент Чинарев подпрыгнул чуть ли не на полметра и с отчетливым ляпом приземлился обратно в кресло.

Да черт же тебя, хрыча старого, побери с твоей проклятой манерой подкрадываться, как на охоте… Или правильнее было бы сказать то же самое без «как»?

Чин вдруг осознал, что все, уместившееся между «черт» (включительно) и «или» (исключительно), он, Чин, именно сказал. Вслух. Явив тем самым непростительное для практиканта нарушение субординации и, в общем-то, самое обычное человеческое хамство.

Впрочем, Изверг почему-то не спешил реагировать на возмутительное практикантское поведение. Изверг стоял над душой, довольно спокойно сопел — и все. Странно…

Чин-чин осторожно повернул голову, потом развернулся к экс-космоволку всем телом, а потом совсем выдавился из кресла и отступил на пару шагов от комп-подставки.

Изверов не отреагировал.

Изверов читал.

Выглядел он непривычно, страшновато даже — будто экспонат, смывшийся из музея пластеариновых фигур. Был на нем какой-то невообразимый махровый халат относительно серого цвета, каковое одеяние сверху открывало нескромным взорам умопомрачительно-волосатую тощую грудь, а снизу — не менее волосатые и тощие ноги в бесформенных меховых тапочках. Но халат с тапочками — то бы еще полбеды. Главная достопримечательность, прочно оседлавшая переносицу Изверга, вызвала у студента паническую судорогу невнятных подозрений насчет кибероидов, садомазохистов и последователей жутких религиозных сект.

Лишь через миг-другой, вспомнив кой-какие допотопные фильмы, Чин сообразил: очки. Кажется, именно так полагалось называть уродливую восьмеркообразную оправу, затянутую переливчатым мерцанием концентрированного биополя. И шептал Изверов, конечно же, не молитвы некому кошмарному технотеистическому демиургу — просто штуковина, поди, черт-те сколько лет не знала ремонта, разболталась вконец, и старику приходилось то и дело подавать команды на коррекцию оптических параметров.