Роберт Янг - Дитя Марса

— Мы купили печатную машинку на тот случай, если ты захочешь заняться в школе машинописью, — говорю я нашей прелестной дочурке.

— Я уже освоила ее в Центре, папа. Спасибо вам огромное!

Она садится за стол, достает из ящика лист бумаги, заправляет в машинку и бойко отстукивает: Доун Фэйрфилд, Вистерия-Драйв 1101, Гринвью, Нью-Йорк.

Мы с Хелен на цыпочках спускаемся по лестнице.

Наверное, в генах американцев зашито массовое воспоминание о крушении транспортного самолета, эвакуировавшего вьетнамских детей из Сайгона. Наверное, поэтому многие наши соотечественники раскрыли свои объятия декриогенизированным детям Марса.

А впрочем, мы бы все равно не устояли. И не столько изза красоты марсианских приемышей, сколько из-за молодости, перед которой так преклоняются в Америке. Уже этих двух факторов хватило бы, чтобы пошатнуть наш этноцентризм, но тут подоспели результаты исчерпывающих испытаний. Выяснилось, что дети Марса неотличимы от нас ни физически, ни физиологически, разнятся только имена.

А может, наши сердца тронула история о тысячах марсианских ребятишек, обреченных на гибель в криогенных камерах, когда марсианские ветра ворвались внутрь двух четырехгранных пирамид и сбили настройки управляющих устройств.

Безучастными остались лишь бедные слои землян. Транспортировка декриогенизированных детей на Землю и строительство Центров существенно подорвали — и продолжают подрывать — нашу экономику. Корабли-перевозчики берут на борт не больше двухсот человек за раз, последние две сотни по-прежнему находятся в пути. Дотации из федерального бюджета стремительно сокращаются, миллионы людей по всей стране лишаются социальных пособий, в Вашингтоне не прекращаются акции протеста. Митингующие осаждают Белый Дом, потрясая плакатами «Кто позаботится о НАШИХ детях?»

Долгие годы, пока кломифен, менотропил, хорионический гонадотропил и бромокриптин тщетно пытались излечить Хелен от медикаментозного бесплодия, я мечтал о том, как у нас родится сын или дочка, как он или она будут встречать меня с работы, выбегая навстречу с криком «Папа! Папочка вернулся!»

Но мир безжалостен к нашим надеждам. Он стирает в пыль любые мечты. Самые робкие, скромные чаяния гибнут под его пятой. Тот, кто предается мечтаниям, обречен на страдания. Тем не менее, я упорно грезил о детях. Сын или дочь — неважно, лишь бы я мог называть этого ребенка своим. Отчаявшись побороть бесплодие, мы с Хелен начали подумывать об усыновлении. Но ничего конкретного не предпринимали. И тут подоспели дети с Марса. Наша нерасторопность сыграла нам на руку. Только бездетным парам разрешается брать марсианского ребенка — строго одного и строго следующего по списку. Мы подали заявку, потом томились в мучительном ожидании, зато теперь у нас есть Доун.

Всякий раз, когда я сворачиваю на подъездную дорожку, она тут как тут, на пороге или во дворе. Мчится ко мне навстречу с криком «Папочка! Папочка, ты дома!». Да, милая, наконец я по-настоящему дома.

Соседи обожают Доун. Детвора от нее без ума. Ее невозможно не любить. Мы рассказали родителям про усыновление. Родители Хелен живут в Западной Вирджинии и скоро нагрянут в гости. Мои держат молочную ферму в деревушке Уэльс Сентер и вряд ли приедут нас навестить. На старости лет они выкинули фортель — подались в «Свидетели Иеговы». Многие церкви и секты из кожи вон лезли, корректируя незыблемые догмы в попытке заполучить марсианских детей, однако «Свидетели», как ни старались, не сумели отыскать для них ниши в своем учении. Действительно, как приравнять выходцев с Марса к силам добра, если они не просто чужаки, а чужаки с чужой планеты? Нет, мои родители точно не приедут в гости.

Зато приезжает мой брат Гораций с женой и детьми. Приезжают две старые девы, сестры Хелен. Все они в восторге от Доун.

После Дня Труда нас гложет тревога — Доун идет в школу. Школа замечательная, учителя выше всяких похвал. После легализации наркотиков запретный плод утратил свою прелесть и не сбивает учеников с пути истинного. Пугает другое — маленький демон, развращающий заурядные школы, проник и в нашу. Имя ему — Секс, он скрывается в школьных туалетах, таится под партами.

Проблема, разумеется, не нова. Секс поселился в учебных заведениях с незапамятных времен, однако с годами он из робкого оккупанта превратился в настоящего захватчика. Мне говорят, школьные парты вдоль и поперек исписаны непристойностями, но я отказываюсь считать их первичным продуктом неокрепших умов. По крайней мере, мой неокрепший ум не выдавал ничего подобного вплоть до похода в школу, где «живопись» на партах была и будет в моде. Наверняка и я внес туда свою лепту, но думаю, непристойностями мое граффити можно называть с натяжкой.

По-моему, все детские проявления сексуальной озабоченности, даже в самой похабной форме, навеяны извне: первоначально телевидением и кино, а теперь — современным тривизором.

Так или иначе, демон Секса по-прежнему скрывается в школьных туалетах, таится под партами, и наши тревоги крепнут.

Опасения оказываются напрасными. Школа никак не изменила Доун: она по-прежнему очаровательна и невинна. Хотя к ее лексикону добавилась пара-тройка сленговых словечек, в остальном дочурка осталась столь же неискушенной.

Она начинает встречаться с марсианским мальчиком.

Да, в школе учатся и другие дети Марса. Их немного, но они есть. Кавалер — почти ровесник Доун. Зовут Тим. У него такие же глаза, правда, волосы на тон светлее. Думаю, их сплотило полное отсутствие таланта к активным видам спорта. Тим абсолютно беспомощен на футбольном поле, а Доун никогда не примут в волейбольную команду. Наверное, ребят сблизила общая слабость. А может, они сдружились еще на Марсе или в Центре. Я не спрашиваю, да и какая разница. Рано или поздно мне придется ее отпустить, и неважно, к марсианину или к землянину. Впрочем, сама параллель некорректна, поскольку Доун и Тим оба американцы. Ассимилированные, но все же американцы. И вообще, я зря забиваю себе голову, ведь отпустить Доун придется еще очень и очень нескоро, да и то не окончательно.

Иногда, глядя в глаза Доун, я пытаюсь представить марсианские небеса, какими они были миллионы лет назад, когда марсиане, предвидя грядущий ледниковый период, воздвигли в Элизиуме нерушимые пирамиды и заперли собственных детей в криогенных камерах в надежде, что в будущем какая-нибудь инопланетная раса их отыщет, разморозит и даст приют. Однако чем дольше я смотрю, тем больше погружаюсь в бездонную синеву глаз, и в недрах прозрачного омута, под безмятежной гладью, вижу потаенные мысли. Почему она их скрывает, почему не дает им выйти на поверхность?

— Мама сегодня звонила, — говорит Хелен как-то вечером. — Обещают приехать с отцом на выходные. Страсть как хотят познакомиться с Доун.