Кордвейнер Смит - Инструментарий человечества [сборник litres]

Ее тело рухнуло вниз, и мысли угасли.

Кем-то еще оказалась К’мелл, которую мы встретили в коридоре.

Я пришла за вами обоими , сказала она мне. Хотя птицам до нее не было дела.

Какое отношение к этому имеют птицы?

Ты их спас. Ты спас их птенцов, которых убивал рыжеголовый человек. Мы все тревожились о том, как вы, настоящие люди, поступите с нами, когда станете свободными. Мы это выяснили. Некоторые из вас плохие и убивают иные виды жизни. Другие – хорошие и защищают жизнь.

И это все, к чему сводится хороший и плохой ? – подумал я.

Наверное, мне не стоило терять бдительность. Людям не нужно разбираться в драках, но гомункулам нужно. Их вывели в битвах, и они служили в трудные времена. К’мелл, девушка-кошка, резко ударила меня кулаком в подбородок. У нее не было наркоза, а спустить меня вниз по тросам во время «тайфуна» – даже будучи кошкой – она могла лишь в бессознательном, расслабленном состоянии.

Я очнулся в своей комнате. Я чувствовал себя очень хорошо. Рядом был робот-врач. Он сказал:

– Вы испытали шок. Я уже связался с подкомиссаром Инструментария и могу стереть ваши воспоминания за последние сутки, если вы того пожелаете.

У него было приятное лицо.

Где ревущий ветер? Где воздух, обрушивающийся на нас, подобно камням? Вода, мчащаяся там, где ею не управляют погодные машины? Где золотое платье и безумное, алчущее страха лицо Максимилиана Махта?

Я подумал обо всем этом, но робот-врач, не будучи телепатом, моих мыслей не уловил. Я пристально посмотрел на него и воскликнул:

– Где моя настоящая любовь?

Роботы не могут фыркать, но этот попробовал.

– Голая девушка-кошка с пылающими волосами? Она отправилась на поиски одежды.

Я уставился на него.

В его консервативном механическом умишке варились собственные мерзкие мыслишки.

– Должен признать, сэр, что вы, «свободные люди», действительно меняетесь очень быстро…

Кто будет спорить с машиной? Отвечать было ниже моего достоинства.

Но как насчет другой машины? Двадцать одна минута. Как это могло получиться? Откуда она могла знать? С той машиной мне спорить тоже не хотелось. Должно быть, это была очень мощная старая машина, пережиток эпохи древних войн. Я не собирался выяснять. Некоторые люди называли ее богом. Я никак ее не называю. Я не нуждаюсь в «страхе» и не предлагаю вернуться на Бульвар Альфа-Ральфа.

Но послушай, о сердце мое! Как ты сможешь снова вернуться в кафе?

Вошла К’мелл, и робот-врач вышел.

Она была эскорт-девушкой, а они – настоящими людьми, лордами творения, однако она поставила свои мозги против их разума – и выиграла. Такого не случалось прежде – и уж точно не случится в будущем, но она действительно выиграла. Она даже не была человеческого происхождения. Ее вывели из кошки, хоть и в человеческом обличье, и это объясняет букву К перед ее именем. Ее отца звали К’макинтош, а ее саму – К’мелл. Она хитростью одолела собрание законных лордов Инструментария.

Это произошло в Земплепорте, величайшем из зданий, мельчайшем из городов, возвышавшемся на двадцать пять километров на западном побережье Меньшего моря Земли.

Кабинет лорда Жестокость располагался перед четвертым клапаном.

В отличие от большинства лордов Инструментария, Жестокость любил утреннее солнце и потому без всякого труда обустроил свой кабинет и апартаменты там, где ему хотелось. Глубина его главного кабинета составляла девяносто метров, высота и ширина – двадцать. За ним лежал «четвертый клапан», занимавший почти тысячу гектаров. Он имел форму спирали и напоминал огромную улитку. Обитель лорда Жестокость, несмотря на свои размеры, была всего лишь «голубиным гнездом» в глушителе на краю Землепорта. Землепорт стоял, подобно гигантскому бокалу, протянувшись от магмы до верхних слоев атмосферы.

Его построили во время крупнейшей механической показухи в истории человечества. Хотя у людей с самого начала последовательной истории были ядерные ракеты, они использовали химические ракеты, чтобы загружать межпланетные корабли с ионными и ядерными двигателями или собирать фотонные парусники для межзвездных путешествий. Недовольные проблемами, связанными с доставкой предметов в небо по частям, люди разработали ракету в миллиард тонн – и обнаружили, что она уничтожала любую местность, где садилась. Даймони – люди земного происхождения, вернувшиеся из дальнего космоса – помогли землянам построить ракету из погодоустойчивого, стрессоустойчивого, нержавеющего и долговечного материала. Потом они улетели и больше не возвращались.

Жестокость часто оглядывал свою квартиру и гадал, каково здесь было, когда раскаленный добела газ с визгом, приглушенным до шепота, врывался из клапана в его камеру и шестьдесят три ей подобных. Теперь в его жилище была задняя стена из толстого бруса, а сам клапан превратился в огромную пещеру, в которой обитали дикие звери. Никому больше не требовалось так много места. Камеры были полезны, но клапан ни на что не годился. Плоскоформирующие корабли с шелестом слетали со звезд и приземлялись в Землепорту из юридических соображений, но они были бесшумными и определенно не выпускали раскаленных газов.

Жестокость посмотрел на высокие облака далеко внизу и сказал себе:

– Хороший день. Приятный воздух. Все спокойно. Надо поесть.

Жестокость часто обращался к себе подобным образом. Он был оригиналом, даже чудаком. Член верховного совета человечества, он страдал от проблем – но не личных. У него над кроватью висела картина Рембрандта – единственная известная во всем мире; а он сам, вероятно, был единственным, кто мог ее оценить. На задней стене его квартиры висели гобелены забытой империи. По утрам солнце играло ему большую оперу, приглушая, высветляя и меняя цвета, и он почти мог представить, будто прежние дни ссор, убийств и трагедий вернулись на Землю. Он хранил экземпляр Шекспира, экземпляр Коулгроува и две страницы из Книги Екклесиаста в запертом ящике рядом с кроватью. Лишь сорок два человека во Вселенной могли прочесть древний английский язык, и одним из них был Жестокость. Он пил вино, которое делали его собственные роботы в его собственных виноградниках на Закатном побережье. В общем, он был человеком, который устроил свою личную жизнь с удобством, эгоизмом и благополучием, дабы щедро тратить свои таланты на работу.

Проснувшись в то конкретное утро, он понятия не имел, что в него вот-вот влюбится прекрасная девушка; что, проработав в правительстве больше сотни лет, он вот-вот найдет на Земле другое правительство, такое же сильное и почти такое же древнее; что он добровольно вступит в тайный сговор и подвергнет себя опасности ради дела, которое будет понимать лишь отчасти. Все это было милосердно скрыто от лорда Жестокость, и единственный вопрос, возникший у него по пробуждении, заключался в том, выпить или не выпивать стаканчик белого вина за завтраком. На сто семьдесят третий день каждого года он непременно ел яйца. Они были редким лакомством, и он не хотел избаловать себя, съев слишком много, но не желал и лишить себя удовольствия и отказаться от них вовсе. Он бродил по комнате, бормоча: