Кордвейнер Смит - Инструментарий человечества [сборник litres]

Обыщи мой разум , приказал он, но только по вопросу недолюдей.

Я вижу , подумал разум, стоявший за К’мелл.

Ты видишь, что я собираюсь сделать для недолюдей?

Жестокость услышал тяжелое дыхание девушки, чей рассудок служил связующим звеном с его рассудком. Он попытался сохранить спокойствие, чтобы понять, какую часть его сознания изучают. Просто замечательно , подумал он. Такой разум здесь, на Земле, – и мы, лорды Инструментария, ничего о нем не знаем!

Девушка выкашляла тихий, сухой смешок.

Прошу прощения , подумал Жестокость. Продолжай.

Твой план , подумал чужеродный разум, могу я увидеть больше?

Больше ничего нет.

А, ты хочешь, чтобы я думал за тебя , сказал чужеродный разум. Ты можешь дать мне ключи к Колоколу и Банку, имеющим отношение к уничтожению недолюдей?

Я дам тебе информационные ключи, если сам смогу их получить , подумал Жестокость, но не управляющие ключи и не главный переключатель для Колокола.

Справедливо , подумал другой разум. И чего мне это будет стоить?

Ты будешь содействовать моей политике в Инструментарии. Будешь держать недолюдей в разумных рамках, если сможешь, когда придет время переговоров. Будешь честно и добросовестно блюсти все последующие соглашения. Но как мне достать ключи? Потребуется год, чтобы их отгадать.

Дай взглянуть девушке, а за ней буду я. Идет? – подумал чужеродный разум.

Идет , – подумал Жестокость.

Конец связи? – подумал разум.

Как нам связаться вновь? – подумал в ответ Жестокость.

Как и прежде. Через девушку. Никогда не произноси моего имени. Не думай о нем, если сможешь. Конец связи?

Конец связи! – подумал Жестокость.

Державшая лорда за плечи девушка притянула его лицо вниз и поцеловала, уверенно и нежно. Он никогда прежде не касался недочеловека – и подумать не мог, что будет с ним целоваться. Это было приятно, но он отвел руки К’мелл от своей шеи, наполовину развернул ее и позволил опереться на себя.

– Папа! – счастливо вздохнула она.

Внезапно К’мелл напряглась, посмотрела ему в лицо и отпрыгнула к двери.

– Жестокость! – воскликнула она. – Лорд Жестокость! Что я здесь делаю?

– Ты выполнила свой долг, моя девочка. Можешь идти.

Пошатываясь, она вернулась в комнату.

– Меня сейчас стошнит, – сказала она, и ее вырвало на пол.

Он нажал кнопку вызова робота-уборщика и хлопнул по столу, чтобы тот подал кофе.

К’мелл расслабилась и заговорила о его надеждах для недолюдей. Она провела у него час. К моменту ее ухода они составили план. Ни один из них не упомянул О’телекели, ни один не высказал открыто свои намерения. Если контролеры подслушивали, ни одно предложение или параграф не показался бы им подозрительным.

Когда она ушла, Жестокость выглянул в окно. Далеко внизу он увидел облака; там, под ним, лежал в сумерках мир. Он собирался помочь недолюдям – и столкнулся с силами, о которых упорядоченное человечество не имело ни малейшего понятия или представления. Он был ближе к истине, чем думал. Нужно добиться своего.

Но сама К’мелл в качестве напарника!

Видела ли история миров более странного дипломата?

Меньше чем за неделю они решили, что делать. Они займутся Советом лордов Инструментария – самим мозговым центром. Риск был высок, но цели можно было достичь за считаные минуты, если работать у самого Колокола.

Именно это интересовало Жестокость.

Он не знал, что К’мелл следила за ним двумя различными гранями своего разума. Одна ее часть была боевым, искренним заговорщиком, целиком и полностью сочувствовавшим революционным целям, которые они перед собой ставили. Другая ее часть была… женщиной.

Она обладала женственностью более подлинной, чем любая женщина-гоминид. Она знала цену своей отточенной улыбки, роскошных, ухоженных, невероятно мягких волос, гибкой молодой фигуры с крепкими грудями и соблазнительными бедрами. Она в мельчайших подробностях понимала воздействие, которое ее ноги оказывали на людей-гоминидов. У настоящих людей было мало секретов от К’мелл. Мужчины выдавали себя неудовлетворенными желаниями, женщины – неодолимой ревностью. Но лучше всего она знала людей потому, что сама не была человеком. Ей приходилось учиться путем подражания, а подражание – акт сознательный. Тысячи мелочей, которые обычные женщины принимали как само собой разумеющееся или о которых задумывались лишь один раз в жизни, для К’мелл были предметом тщательного, серьезного исследования. Она была девушкой по профессии, человеком по ассимиляции, любопытной кошкой по своей генетической природе. И теперь она влюбилась в Жестокость – и знала это.

Даже она не догадывалась, что любовная история однажды просочится слухами, вырастет в легенду и сохранится в веках романтикой. Она не знала про балладу о ней самой, начинавшуюся строками, которые прославятся значительно позже:

Все это ждало в будущем, и она об этом не догадывалась.

Она знала свое прошлое.

Она помнила инопланетного принца, который положил голову ей на колени и сказал на прощание, посасывая из стакана мотт:

– Забавно, К’мелл, ты даже не человек – но ты самое разумное человеческое существо, что я здесь встретил. Ты знаешь, что моя планета разорилась, чтобы отправить меня сюда? И чего я добился? Ничего, ничего и тысячу раз ничего. Но ты! Если бы ты руководила правительством Земли, я бы получил то, что нужно моему народу, и этот мир тоже стал бы богаче. Родина человечества, так они его называют. Какая к черту Родина человечества! Единственное разумное существо в нем – кошка!

Он провел пальцами по ее лодыжке. Она не шелохнулась. Это была часть гостеприимства, и у нее имелись свои способы не дать этому гостеприимству зайти слишком далеко. Земная полиция следила за ней; для них она была удобством для инопланетных гостей, чем-то вроде мягкого кресла в фойе Земплепорта или питьевого фонтанчика с кислой водой для чужеземцев, не переносящих пресную земную воду. От нее не ждали чувств и сопричастности. Если бы она стала причиной казуса, ее бы сурово наказали, как часто наказывали животных или недолюдей, либо (после быстрого, формального безапелляционного слушания) уничтожили бы, как позволял закон и предписывала традиция.

Она целовала тысячу людей, может, полторы тысячи. Она помогала им расслабиться и выслушывала их жалобы или тайны, прежде чем они уходили. Это была жизнь, эмоционально выматывающая, но очень возбуждающая. Иногда она смеялась, глядя на человеческих женщин с их задранными носами и горделивыми замашками и понимая, что знает о мужчинах, принадлежащих человеческим женщинам, больше, чем сами женщины.