Мэтт Хейг - Полночная библиотека [litres]

Нора решила жить.

Ничего. Она попробовала снова.

Нора была готова жить.

Все еще ничего, даже когда она подчеркнула слово «жить». Все уже было сломано и разрушено. Потолок падал, стирая все, круша стеллажи и превращая их в груды пыли. Внезапно она увидела фигуру миссис Элм: библиотекарша вылезла из-под стола, где укрывала Нору, и стояла там без страха, а потом исчезла полностью, когда крыша обрушилась на зал, удушив остатки огня, и погребла под собой стеллажи и все остальное.

Нора, задыхаясь, больше ничего не могла разглядеть.

Но этот пятачок библиотеки еще держался, и она все еще была там.

В любую секунду все исчезнет – она это знала.

И она прекратила выдумывать, что бы ей написать, и в чистом остервенении просто вывела первое, что пришло ей в голову, то, что она чувствовала внутри себя как дерзкий беззвучный рев, который мог пересилить любое внешнее разрушение. Единственную истину, которая у нее была, истину, которой она теперь гордилась и которой радовалась, истину, с которой она не просто смирилась, но и приветствовала ее открыто, каждой пылкой молекулой своего бытия. Истину, которую она торопливо, но твердо нацарапала, с силой нажимая на бумагу стержнем, заглавными буквами, – от первого лица, в настоящем времени.

Истину, которая была началом и семенем всего возможного. Бывшее проклятие и теперешнее благословение.

Два простых слова, вмещающих в себя мощь и потенциал мультиверсума.

Я ЖИВА.

И тут пол затрясся в неистовстве, и последние остатки Полночной библиотеки обратились в пыль.

В одну минуту и двадцать семь секунд после полуночи Нора Сид отметила свое возвращение к жизни, заблевав пуховое одеяло.

Жива, хотя и едва.

Задыхающаяся, измученная, обезвоженная, барахтающаяся, дрожащая, отяжелевшая, в бреду, с болью в груди и с еще более сильной головной болью – хуже чувствовать себя было невозможно, и все же это была жизнь, и причем именно такая, какую она хотела.

Было трудно, почти невозможно вытащить себя из постели, но она знала, что должна подняться.

Она сумела это сделать кое-как, схватила телефон, но он оказался слишком тяжелым и скользким, чтобы его удержать: упал на пол и скрылся из виду.

– Помогите, – прохрипела она и, пошатываясь, вышла из комнаты.

Коридор, казалось, качало, как корабль в бурю. Но она дотянула до двери, не отключаясь, сняла цепочку с замка и сумела, с большим усилием, открыть дверь.

– Пожалуйста, помогите.

Она с трудом поняла, что еще шел дождь, когда вышла на улицу в своей запачканной рвотой пижаме, миновала ступеньку, на которой стоял Эш меньше дня назад, когда сообщал ей новость о гибели кота.

Никого не было.

Никто не мог ее видеть. И она поплелась к дому мистера Бэнерджи, спотыкаясь и пошатываясь, в итоге все же сумев позвонить в дверь.

Внезапный квадрат света зажегся в окне.

Открылась дверь.

Он был без очков и, возможно, растерялся из-за ее состояния и времени звонка.

– Мне очень жаль, мистер Бэнерджи. Я сделала что-то очень глупое. Вам лучше вызвать скорую.

– О боже. Что такое стряслось?

– Пожалуйста.

– Да. Я позвоню. Сейчас…

00:03:48

И тогда она позволила себе упасть, быстро и тяжело завалившись вперед, прямо на придверный коврик мистера Бэнерджи.

«Жизнь начинается, – писал когда-то Сартр, – по ту сторону отчаяния» [111] Сартр Ж. П. Мухи [1943]: пер. с фр. Л. А. Зониной // Слова. Мухи. Почтительная потаскушка. За закрытыми дверями. М.: АСТ, 2009. .

Дождь закончился.

Она сидела на больничной кровати. Ее поместили в палату, покормили, и она чувствовала себя гораздо лучше. Медицинский персонал был удовлетворен осмотром. Слабый кишечник представлялся ожидаемым явлением. Она попыталась впечатлить доктора, сообщив ему факт от Эша, что выстилающая ткань обновляется каждые несколько дней.

Затем пришла медсестра, села рядом с ней на кровать, держа в руках планшет, и задала ряд вопросов о ее психическом состоянии. Нора решила не распространяться о своем опыте в Полночной библиотеке, так как посчитала, что психиатры ее неправильно поймут. Скорее всего, малоизвестные реальности мультиверсума еще не вошли в руководства Национальной службы здравоохранения.

Вопросы и ответы продолжались долго – чуть ли не целый час. Они касались ее лекарств, смерти матери, Вольта, потери работы, нехватки денег, диагноза ситуационной депрессии.

– Вы когда-нибудь пытались делать что-то подобное? – спросила медсестра.

– Не в этой жизни.

– Как вы чувствуете себя сейчас?

– Не знаю. Немного странно. Но я больше не хочу умирать.

И медсестра что-то записала в анкету.

Из окна, когда медсестра ушла, она наблюдала за мягко качающимися в полуденном ветре деревьями и медленно тянущимися в час пик по бедфордской кольцевой дороге машинами. Всего лишь деревья, машины и обычные здания, но в этом заключалось все.

Это была жизнь.

Чуть позже она удалила свои суицидальные записи в социальных сетях и – в приступе искренней сентиментальности – написала вместо них что-то другое. Она озаглавила это «Что я узнала (написано той, которая побывала всеми)».

Легко скорбеть по жизням, которыми мы не живем. Легко сожалеть, что мы не развили другие таланты, не согласились на разные предложения. Легко сожалеть, что мы не работали упорней, не любили сильнее, не управлялись ловчее с деньгами, не были популярными, не остались в музыкальной группе, не поехали в Австралию, не согласились выпить с кем-то кофе или не занимались чертовой йогой.

Не требуется никаких усилий, чтобы тосковать по друзьям, которых мы не завели, по работе, что мы не сделали, по людям, с которыми мы не вступили в брак, по детям, которых у нас нет. Нетрудно смотреть на себя глазами других людей и мечтать стать другими калейдоскопическими версиями себя, каковыми нас желают видеть эти люди. Легко жалеть и продолжать жалеть бесконечно, пока наше время не истечет.

Но настоящая проблема заключается не в непрожитых жизнях, о которых мы сожалеем. А в самом сожалении. Именно сожаление вынуждает нас съеживаться, вянуть и чувствовать себя худшим из врагов самим себе и другим людям.

Мы не знаем, были бы другие наши версии лучше или хуже. Эти жизни тоже происходят, это верно, но и вы живете, и именно на данной вам жизни нужно сосредоточиться.

Конечно, мы не можем посетить все места на планете и встретиться с каждым человеком, освоить все профессии, но все же то, что мы бы чувствовали в каждой жизни, нам доступно. Нам не нужно играть во все игры подряд, чтобы понять, каково это – побеждать. Нам не нужно прослушивать все музыкальные произведения в мире, чтобы ценить музыку. Не нужно перепробовать все сорта винограда во всех виноградниках, чтобы познать удовольствие от вина. Любовь, и смех, и страх, и боль – универсальные валюты.