Виктор Колупаев - Избранные произведения в одном томе

Я почему-то представлял себе сарай захламленным и пыльным, но увидел перед собой настоящую мастерскую, пусть и без естественного дневного света, да ведь все равно была зима. Здесь стоял верстак для столярных работ, стол, заваленный листами латуни, различный инструмент, несколько стульев и табуретов. Дощатый пол был чисто подметен. В углу стояла остывшая печь, сооруженная из железной бочки. В сарае было холодно, но все же не так, как на улице.

— Садись — предложил Афиноген. Но я сначала походил, дотрагиваясь руками до разных предметов. У Афиногена было свое место. Свое! Он мог здесь уединиться, работать, творить!

— Хорошо тут у тебя, Афиноген Каранатович, — сказал я.

— Не жалуюсь. Ты садись. — И не дожидаясь, пока я усядусь, продолжил. — Сделал все, как хотел. Ну, насколько было возможно. А ты представляешь себе свою квартиру, свой кабинет?

— Какой кабинет! — вскричал я,

— Да ты постой, постой… В мечтах, во сне….

— А… Там-то представляю. Тихо. Стол. Книги. Окно. И главное, я никому не мешаю. Никому.

— Страдаешь?

— Бывает.

— Что уж там — бывает. Страдаешь вовсю!

— Из моей души, Афиноген Каранатович, страдание исчезает, если я нахожу слово высказать его.

— Подробнее не расскажешь о своем кабинете, о жилплощади для фантаста?

— Я все сказал.

Афиноген отодвинул мольберт. За ним оказалась еще одна дверь, не гармонирующая со всем остальным. Словно Афиноген вырвал ее из какой-то стандартной многоэтажки и поместил сюда.

— Попробуй открыть, — попросил Афиноген.

Я подошел и взялся за ручку.

— Хватит, — остановил меня Афиноген. — Завтра приезжает комиссия. Ты уж помоги мне, Федор Михайлович.

— Да чем же?!

— Приходи сюда вечерком и все.

«…Эксперименты не шли. Как говорили в группе, кто-то путал научных сотрудников, сбивал их, направлял в тупик. На некоторое время можно было выключить аппаратуру, заняться пока обработкой таблиц, построением графиков, осмыслить полученный материал.

Все вышли покурить. Но дверь на улицу возле курилки была открыта. Работники какой-то лаборатории таскали упакованное в огромные ящики оборудование. Волны холодного воздуха неслись по коридору. Покурить можно было и возле своей комнаты. Мгновение все еще молчали, потом кто-то сказал: «Послушай…», и начался обычный в таких случаях научный треп.

Федор медленно, бочком отошел в сторону, постоял возле лестницы. Вниз идти было уже незачем. Неуверенно сделал он несколько шагов вверх. На площадке между первым и вторым этажом распахнулись двери актового зала. Там сейчас было ветрено и холодно. Федор это знал точно. Его несло вверх все быстрее. Между вторым и третьим на маленькой дверце, которая вела в кинобудку, висел пудовый амбарный замок. Антикварный. Федор уже бежал. Он помнил, что там, выше, есть еще одна дверь. Аппендикс библиотеки и актового зала был высотой всего в два этажа. Между четвертым и пятым стена была сложена из стеклянных кирпичей. А на высоте пояса приклеилась маленькая глухая дверца, которая никуда не вела. Это знали в институте все, ну, во всяком случае, многие, и никому не приходило в голову открывать ее. Здесь можно было лишь вывалиться с огромной высоты. Дверь не запиралась. На ней не было никаких замков ни висячих, ни врезных.

Федор перевел дух. Его непреодолимо тянуло открыть дверь, словно звали его и нельзя было отказать. Вверх и вниз по лестнице сновали люди. А при них лезть в дверцу было почему-то неудобно. Но и ждать бесполезно: тут ходят целый день. Он принял непринужденную позу, но так, чтобы в любое мгновение рвануть ручку.

— Папаня! — донеслось снизу. Это, задыхаясь от спешки, кричала Ольга. — Ну зачем ты туда? Ведь снова…

Федор не дослушал, легко распахнул дверцу и, зажмурившись от яркого света, шагнул. Последнее, что он услышал, было тихое:

— Папаня…

Под ногами был твердый пол. Стены огромного зала дугами уходили вверх. Свет струился отовсюду. Все было просто и красиво, даже изящно, но ничто не останавливало взгляд, лишь где-то вдалеке, диссонансом, чернела точка, притягивающая к себе, как магнит. Федор пошел вперед, уже зная, где он очутился. Это и страшило его, и манило, звало. Противиться зову было нелепо, да и не хотелось.

Федор шел и точка, увеличиваясь в размерах, превращалась в стол и сидящего за ним человека. Человек ждал Федора, аккуратно сложив руки на пустой столешнице.

— Здравствуйте, — сказал Федор.

— Здравствуйте, — ответил человек. — Меня зовут — Федор-сто восемьдесят Михайлович-девяносто шесть Приклонов-семнадцать. Садитесь, пожалуйста.

Федор продолжал стоять.

— Что же вы? — удивился Приклонов-17. — Ах, да… Ну да уж потерпите. Или, быть может, имеете сильное желание сесть на мое место?

Федор промолчал.

— На вас, уважаемый, поступила жалоба от писателя Федора-десять в девятой Михайловича-два на десять во второй, в квадрате, попросту, Приклонова-сто. Фантаста, между прочим… Что вы имеете сказать в свою защиту? Ах да… презумпция невиновности… Простите, простите… Начнем, пожалуй, со следующего. Автор «Фирменного поезда» это ведь вы и есть?

— Я, — согласился Федор и почувствовал, что голос его дрогнул.

— Любопытная вещица, ничего не скажешь. И долго вы ее писали, если, конечно, это не профессиональный секрет?

— Четыре часа. Пока в поезде спал Артемий Мальцев. Писать нужно было именно, когда он спит.

— И что же, вы всегда так быстро пишете повести?

— Нет. Но тогда очень нужно было. А Артемия…

— Ах, — отмахнулся Приклонов-17. — Знаю, знаю про Артемия, Артемахуса, Артемида, Артюшу и прочая и прочая. Но очень хотелось бы знать, как вы сами считаете: можно ли было написать такую большую, между прочим, повесть за такой короткий, откровенно говоря, срок? Да еще в условиях эмоционального стресса.

— Все что-то делали, старались… Я — тоже. А повесть я потом дорабатывал. Даже урезать пришлось. Редактор категорически потребовал.

— Хорошо, хорошо, хорошо! — всплеснул руками Приклонов-17. — Верю, верю, верю. Но доказательства… Где доказательства? Ах, простите, совсем забыл. Снова эта проклятая презумпция! Вы, естественно, можете не защищаться, пока мы не предъявим вам доказательства вашей вины.

— Предъявляйте, — сказал Федор.

— Вы ведь знакомы с фантастом Федором?

— Нет, не знаком.

— Ну как же! С фантастом Федором Михайловичем Приклоновым!

— Я — Федор Михайлович Приклонов.

— Ну вот видите! А говорите, что незнакомы. Нехорошо с самого начала.

— Я не могу быть знаком с самим собой. В этом случае понятие «знаком» теряет свой смысл.

— Теряет? Хм… Согласен. Это вы хорошо сказали: теряет свой смысл. Надо запомнить. И все же… Я имею в виду Федора-десять в девятой Михайловича-два на десять во второй, в квадрате, то есть, Приклонова-сто. Только не путайте его со мной.