Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

— Да, это наука постепенна, — согласился Пухов, — в развалинах Баальбека не нашли ни одного мотора внутреннего сгорания, построенного древними римлянами, а вот искусство... Раскрашенные быки Альтамиры. Раненый олень Фон де Гом, пронзенный стрелами. Их выцарапали на камне и нарисовали тысячи лет тому назад. Только творение художника способно оседлать волну Времени... Что вы предприняли?

— Решил написать своему приятелю в Ленинград, его интерес — как раз живопись Возрождения. Просил помочь. Первые его попытки были безуспешными, но он человек настойчивый, и, когда я неделю назад дал телеграмму — «Спасай!» — он поторопился — и вот наконец вчерашний пакет. История, связанная с этой картиной, оказалась необыкновенной. О ней знают все, кто имел дело с испанской живописью шестнадцатого века. Летящая по воздуху серая лошадь была написана именно тогда, а картина, на которой ее можно было видеть, называлась «Дочь судьи Кеведо».

Степан достал из ящика стола толстый конверт грубой бумаги, а из него письмо, фотографию и брошюру.

— Здесь излагается история картины, а это ее фото с книжной репродукции... «Картина неизвестного художника «Дочь судьи Кеведо» — написана ориентировочно в конце XVI — начале XVII века, на картине изображен пейзаж, характерный для юго-западной части Испании. Судья Кеведо — реальное историческое лицо, упоминается в ряде королевских хроник. О наличии у него детей, в том числе дочери, ничего не известно. Загадкой всегда считалось изображение летящей по воздуху лошади. Картина неоднократно переходила из рук в руки, пока не стала собственностью королевской семьи. Полтораста лет спустя, когда Наполеон вторгся в Испанию, она стала добычей французского офицера, в его багаже пересекла Европу и очутилась в России».

— Он возил ее с собой?

— О да, ценность картины была ему ясна. А затем, она ведь небольшая, квадрат — локоть на локоть. Офицер был ранен, попал в плен, картина исчезла... Вот и все, что смог узнать мой приятель. Но самое главное было в конце письма. Мой друг написал, что картина имела дефект — была при неизвестных обстоятельствах пробита острым предметом: «Порез в левом нижнем углу длиной около 3-х сантиметров».

Нечего и говорить, в ту же ночь, захватив с собой в помощницы Марьюшку, я направился к картине. Стояла глухая тишина, даже с улицы не доносилось ни одного звука. Марьюшка плотно задернула шторы, а я зажег свет. Картина висела на своем месте, я подошел, снял ее, Марьюшка расстелила на полу приготовленную портьеру. Я перевернул картину обратной стороной к свету и положил на пол. В левом нижнем углу отчетливо был виден след от удара острым орудием. Порез был аккуратно зашит. «Та самая картина!..» Я опустился на пол и, кажется, потерял сознание. Очнулся оттого, что Марьюшка гладила мне лицо, моя голова лежала у нее на коленях, свеча стояла на полу, и стеариновый дымок затекал мне в ноздри. Пропавшая картина, розыски которой велись полтора столетия! Конечно, возможны всякие неожиданности: тот, кто, скрывая холст, написал поверх дочери судьи русского помещика, мог сильно повредить краски, мог смыть их, кто знает! Но картину-то мы нашли.

— Пойдемте, посмотрим.

Они вошли в зал, шторы на окнах были везде задернуты, электрический свет лежал на потолке квадратами, от картин по стенам тянулись черные тени, влажный пол светился. Они остановились перед картиной — желто-коричневое лицо мужчины поднималось над белым отложным воротником, но казалось маской, оно было непроницаемо, серые облупленные колонны дома стояли как души часовых. Пухов и Степан смотрели мимо них: от колонны, распластав серое тело, летело по воздуху ликующее четвероногое. — Дорого бы я дал, чтобы узнать, почему художнику в шестнадцатом веке понадобилось писать парящую в воздухе лошадь, — сказал Пухов. — Да, такую картину стоит украсть. Вот только как они узнали о ней? Впрочем, если заниматься этим делом всерьез... В ваших залах странное ощущение — чувствуешь себя где-то не здесь, а бесконечно далеко.

— Еще бы! Вы знаете, я часто думаю, что время — это вода, предметы не исчезают, а погружаются на дно. Они только кажутся нам неподвижными, они тонут. Эти залы — склад извлеченных из-под воды вещей, зелень и ржавчина — следы окисления и тлена. Ведь вы знаете, поднятые со дна старинные якоря рассыпаются в прах. Когда я хожу здесь, я ощущаю себя водолазом.

Скрипнула дверь, и вошла Марьюшка.

— Полуночники какие, — сказала она, — уже и первый трамвай прозвенел. Я сейчас воду мыться сделаю и завтрак поставлю.

— Вы такая заботливая, — сказал Пухов. — Что делать, не наговорились. Пусть и вода будет, и завтрак. Не откажусь сегодня от кофе. А мы со Степаном Петровичем тут обсуждали: что за девушка была написана первой на картине? Дочь судьи Кеведо...

— Много кофе-то вредно, — сказала Марьюшка. — Пейте оба чай. — И ушла, скрипнув половицами в коридоре.

— Расскажите мне все, что вы знаете об этой девушке, — как только она удалилась, сказал Пухов.

Одной из достопримечательностей «Новоканала» были коридоры: они были выкрашены в разные цвета. Эта мысль в свое время пришла в голову одному из директоров, в прошлом начальнику реставрационных мастерских. Оттуда он принес в суровую атмосферу строителей водных артерий дух неожиданного артистизма. Коридоры первого этажа, где в кабинетах сидели бухгалтеры и машинистки, завхозы и руководители технического контроля, были выкрашены в казенную зелень. На втором этаже, где поскрипывали над чертежными досками кульманы, шелестели кальки инженеров-мелиораторов и обсуждались соединения водохранилищ и арыков, стены впитали в себя цвет голубой воды. И, наконец, на третьем этаже, где располагались тихие кабинеты директора и заведующих секторами, почему-то для стен цвет был выбран игриво-розовый...

Мягкий рассеянный свет лился сегодня по розовым стенам коридоров. Он играл на дубовых панелях директорского кабинета, ласкал узбекский ковер, вспыхивая желтыми огоньками в графинах, которые стояли на столе. За столом собрались все руководящие новоканальцы.

Совещание, на котором рассматривались долгожданные предложения, шло уже второй час. У стены, где были развешаны чертежи, стоял Иванов, его осторожный Згуриди послал докладывать вместо себя. Уже по тому, какой скромной точкой в углу одной из схем казался Посошанск, были ясны размах и смелость проекта. Держа в руке указку как шпагу, докладчик отбивался от оппонентов. Он рассекал шпагой зеленые поля и желтые пустоши, указывал, куда течь каналам и где расплываться водохранилищам... Рукотворные озера и реки — есть из чего выбирать, чем загружать отделы, чем гордиться в недалеком будущем.

А первые два этажа гудели. С той самой минуты, когда в директорском кабинете началось совещание, там никто не работал. Все понимали: решается судьба. В зеленых коридорах ходили самые фантастические слухи: оптимисты говорили, что Карцев поставил вопрос о строительстве канала параллельно Суэцкому и что по этому поводу два правительства уже вошли между собой в контакт. Пессимисты, наоборот, предполагали наступление черных дней, сокращение штатов и даже переселение обратно в старое здание на базарной площади. Голубые коридоры были информированы лучше: спорили только о том, на сколько штатных единиц при очередном полете в областной центр замахнется директор.