Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

— Мария не откажется сопровождать вас. Не будем мешать, мы оторвали их от работы над портретом. До свиданья, сеньор художник!

Она сидела на жестком деревянном сиденье — скамья с прямой спинкой, ладони на коленях, пальцы сжаты. В церкви стоял полумрак и плавал дым тонких свечей. Через витраж в дальней стене под своды вливался разорванный на квадраты свет. По каменным плитам бесшумно бродил сине-, желто-, черный священник. Он приблизился к дону Кеведо и, опустив к его лицу свою чисто обритую голову, что-то забормотал. Дон Кеведо кивнул, встал, они удалились.

Мария сидела напряженно, неловко, чувствуя лотками жесткость дерева. Отец вернулся, священник прежнему шел рядом, что-то бормоча и перебирая юркие белые четки. Отраженный свет над его головой круглился, как нимб.

— Вчера мы были у короля. Он согласился принять нас только потому, что за нас ходатайствовал настоятель монастыря Святого Яго, — сказал Кеведо. — Он был духовником их величеств.

Было жарко и душно, они шли по узкой улочке, из открытых настежь дверей жалких домов с облупленными стенами несло смрадным дымом шипящего на огне мяса. Остатки скудных трапез гнили на камнях под ногами. Волоча копья, прошел патруль. Копья солдат, задевая за камни, гремели.

— Я пройду к себе, отдохну, — проговорил Кеведо, когда они вернулись домой.

«Он не сказал, чем кончилась аудиенция у короля, — подумала Мария. — Радостью он бы поделился».

Она прошла прохладным обеденным залом, толчком распахнула низкую дверь и вышла в патио. Головокружение и боль в глазах, которые беспокоили ее на улице, исчезли. Художника еще не было, картина, закрытая тряпкой, ждала в углу.

Она начала движение по дворику, прячась в тень и обходя короткие низкие колонны, поддерживающие галерею. Ее движения были беспокойными, хотя причина оставалась неясной ей самой. Она кружила до тех пор, пока не распахнулась дверь и в ней в сумраке не возник Путешественник. Заметив Марию, он поклонился.

— Хорошо, что вы зашли, — проговорила она, приближаясь и протягивая руку. — О, какие у вас пальцы! Почему так вздуты суставы?

Она спохватилась, но было поздно, он ответил просто:

— Сырость, вода. Сначала набухают кисти рук, потом ноги делаются такими, будто в них воткнули тысячи железных иголок. Затем начинают кровоточить десны, зубы вытаскиваешь изо рта безо всякой боли. Никто не знает, что это за болезнь. Когда плаваешь только у берегов Испании и Магриба, ее нет, она приходит на третий месяц, если кругом океан, а ты ешь одни сухари.

— Отец проговорился: вас вчера принимал король?

— О да, он был любезен — даже сказал две фразы: «Вот как?» — сказал, когда я протянул ему рекомендательные письма и свой проект. Еще он сказал секретарю: «Эти бумаги пусть рассмотрит Совет». Обычная фраза, которой он в последние годы отделывается от посетителей. Впрочем, еще он спросил, беру ли я обычно с собой на корабль цепи и орудия пыток? Я ответил, что брал клещи и гарроту, чтобы душить непокорных.

— Ужасно. Это ему, должно быть, понравилось?

— Весьма. Он даже разрешил мне на прощание поцеловать руку.

Они помолчали. Тишина в доме Кеведо стала невыносимой.

— Вчера я подслушала — вы с отцом весь вечер говорили о способах определения долготы. Это так важно?

Он засмеялся.

— Важно, но слишком сложно для такой прелестной головки.

— Меня интересует все.

— Извольте. Земля, как вы уже слышали, шар, и, следовательно, полдень наступает на ней в разных местах в различное время. Он наступает тем позже, чем дальше на западе находится корабль. Если не терять счет часам и уловить момент, когда солнце замрет, достигнув высшей точки своего дневного пути, можно судить, как далеко на запад или на восток проплыл корабль. Простите, это скучно.

— Это интересно, — она тронула кончиками пальцев кружева на рукаве его камзола. — Все, что касается плавания... А если путь затягивается и вы остаетесь без еды?

— Сухарная пыль на дне мешков и тухлая дождевая вода... Если повезет, может попасться остров с черепахами. Тогда мы свозим их сотнями на корабль и, перевернув, как сковородки, укладываем одну на другую на палубе штабелями. Я видел черепах, которые оставались живыми без пищи и воды по три месяца.

— Как ужасно! Они лежат и, высунув шеи, шевелят ими, как змеи. Да?

— По-вашему, лучше, если люди начинают есть друг друга? Случается и такое, но чаще не на кораблях, а в шлюпках после кораблекрушения. Или на необитаемых островах, куда мы высаживаем бунтовщиков.

— Все это бесчеловечно. А правда, что каждый третий корабль разбивается на подводных камнях? Они ведь невидимы.

— Если не уметь смотреть вперед, — в глазах его появился блеск. — Если камни у самой поверхности, на них опрокидываются волны, видны белые буруны. Если скрыты под водой, вода над ними меняет цвет, вместо синей или зеленой становится темно-фиолетовой или коричневой. Темные пятна на синей воде... Но это днем, ночью надо уповать на милосердие божие.

Они надолго замолчали. Оба видели ночь и темный корабль с приспущенными парусами, который как прирак движется по черной воде. Кто-то тронул ее за руку.

— О чем вы так задумались? Я около вас уже давно.

Вздрогнув, она очнулась, перед ней стоял художник.

— Где он? — пробормотала она.

— Вы о старом моряке? Он откланялся и ушел. Садитесь на стул и повернитесь лицом к свету, так, как вы сидели в прошлый раз.

Он принялся промывать кисти.

— О чем вы можете говорить с ним? — пробормотал он, не поднимая глаз. — Почему вы стали интересоваться вещами, до которых нет дела ни одной девушке в Севилье? Этот человек безумен. Люди его сорта не умеют ни пахать, ни корчевать лес, они даже не станут искать золото, если для этого надо копать землю... Вы спрашивали у отца, как живут на корабле? Скотская жизнь. Даже по большой и малой нужде ходят на глазах у всех за борт.

— Как вам не стыдно! Не смейте так говорить... Зачем вы начинаете переписывать мои руки? Вы же сами сказали прошлый раз: «Наконец-то удались».

— Простите, я задумался, вы правы.

С улицы в дом проник низкий, тоскливый, ослабленный стенами крик.

— Что это? — спросила, вздрогнув, Мария. — ...Это не животное.

— Алгвазил и его корчете, — пробормотал художник. — Опять волокут какого-то несчастного в тюрьму... У меня сегодня не идет работа, я не чувствую красок, сегодня мне они все кажутся серыми.

В тот год полуостров дважды сотрясали подземные толчки, ураганы стали обычны, и никто поэтому не обратил внимание на легкий удар, покачнувший дома Севильи, на порыв ветра, пронесшийся над городом, и на вспышку, которую все приняли за вспышку дневной молнии.

Серая с подпалинами лошадь бродила по окраине города, где за ручьем уже пять столетий располагалось кладбище. Оно неоднократно перекапывалось, уничтожалось и возобновлялось вновь, на нем хоронили раньше мавров, а теперь здесь были могилы благородных идальго, конкистадоров, чьи тела дважды пересекли океан. Сперва они отправлялись, полные жизни, в плавание из Палоса или из Сан-Лукар де Баррамеда на каравеллах, битком набитых солдатами, свиньями, шлюхами, курами, пересекали океан и много лет бродили по влажным, душным лесам Новой Испании и Юкатана, преследуя индейцев и призраки — богатство и спокойную сытую старость. Они умирали от лихорадки, или от стрелы индейца кечуа, или от укуса ядовитой змеи, или от поноса. Прах, заключенный в свинцовые гробы, несли в обратный путь носилками от подножья Анд, везли океаном в трюмах галеонов и только тогда вверяли родной земле.