Марек Баранецкий - Воля дракона. Современная фантастика Польши [сборник litres]

Помню последнюю мысль при первом погружении. Когда почувствовал укол аппарата и мое тело нагрелось от ожогов слизистой, я подумал, что Анна-Сью на самом деле ужасно уродлива. Ее сорокалетнее тело было ладным и спортивным, лицо было интересным и немного экзотичным, но в улыбке и глазах таилось глубокое внутреннее уродство. Эта мысль была неполиткорректна. В конце концов, возможно, что я кроме того что проецирую на прошлое более поздние события, но все же прав. Ненависть к чему-то, реально не существующему, но что иногда называют мужественностью, уродует абсолютно любую женщину…

У всех нас впереди была мрачная перспектива сна в капсулах – вяленые кусочки мяса, плавающие в антигравитационном желе. Корабль уже готовился к запуску плазменных двигателей. Нас ждали двадцать пять лет сна и разрушающего мозг безделья, но эти четверть века были для Анны-Сью, феминистки с уродливым характером, еще и последними в жизни.

Лучше видеть во сне шар, наполненный металлическими насекомыми, чем умереть… Джонсон говорил, что в Айдахо выращивают удивительно урожайный сорт огромной картошки… Я запутался, черт побери…

На двадцать третьем году путешествия от корпуса Dieu Le Veut отделилась квадратная серая чешуйка, одна из тысяч чешуек, покрывавших внутреннюю обшивку корпуса. Если бы я не знал ее происхождения, я бы принял ее за фрагмент потолка моей комнаты в Институте рамманской культуры: у нее были идеальные прямые углы и рукотворная фактура (ее можно рассмотреть крупным планом в архиве). В действительности же это было высшее органическое достижение биотехнологии Федерального воздушного флота.

Аланис объяснила отделение чешуйки от корпуса чудовищным ускорением, с которым корабль двигался, покидая Солнечную систему. Что-то нарушилось в межклеточных соединениях, и осколок мертвого эпидермиса влетел в пространство между палубами, когда двигатели резко сбросили скорость. Серый квадрат со стороной в тридцать сантиметров вращался в невесомости в течение почти двух лет, рикошетил, натыкаясь на стены, или залипал на одной из них, когда DLV включал для маневра двигатели. В то же время Муравейник рос и приобретал форму, и для жителей Ковчега медленно приближался день пробуждения.

– Как ты вкратце описала бы выход из левитации? – голосом строптивого ребенка спрашиваю у Аланис.

– Симфония тошноты, – серьезно отвечает SI.

Удивительно точное название этого состояния. Бешеный штопор падающего дельтаплана, в который падаешь после пищевого отравления. Мы корчились от боли в желудке в ритме, пульсирующем в головах и глазных яблоках, мы приучали вестибулярный аппарат и рвущиеся на волю тела к чувству тяготения. Мы лежали в рвотной слизи несколько часов, пока наши внутренности не очистились от этого желе и аппаратура, поддерживающая жизнь, с шипением вознеслась под потолок. DLV в течение последней недели накачивал нас минералами, увлажнял, подкачивал костяк и мышцы. Теперь нам оставалось только захотеть жить.

Я хотел жить сильнее всех. Только что закончился мой сон про серебристых насекомых, и я перестал слышать металлический шорох ножек и крыльцев. Я выл, как волк, как вампир, пронзенный деревянным колом. Голос хриплого пьяницы, складки голосовых связок залеплены мокротой. А потом снизошел покой, и я впал в чудесное оцепенение. Эта божественная неподвижность сопровождала меня при каждом выходе из левитации. Dieu Le Veut превратил кабину в баню и массажный салон, потом напылил на меня одежду и отполировал мою лысую черепушку (слизь вытравила все до единого волоски на теле). Наконец-то я могу приступить к своей работе!

Аланис лишь через несколько часов передала нам сообщение о смерти Анны-Сью, когда мы уже напрямую стали спрашивать, почему она не вышла из своей каюты. Она была мертва уже три месяца. Проснулась почти на полгода раньше положенного срока, что уже само по себе было непонятно. Ее ум не хотел больше оставаться в состоянии полубытия, энцефалограммы сошли с ума, так что SI могла лишь рискнуть, погрузив ее в криоспячку, либо разрешить ей, как члену Совета, досрочно покинуть капсулу. Она выбрала второе, учитывая скорое пробуждение остальных и риски, связанные с повторной заморозкой. DLV немедленно начал процедуру.

Анну-Сью пролечили, затем пропустили сквозь мембранные покрытия в центральную часть ковчега, где она стала наблюдать за подготовкой городов к приему колонистов. Она неплохо справлялась в условиях невесомости, я, просматривая голографические фильмы, поражался грации, с которой она отталкивалась от стен, используя все точки опоры для коррекции полета. Когда что-то шло не так, она ругалась, как админ над легшей сетью, или сжимала кулаки до побелевших костяшек. Большую часть времени она проводила в пространстве Плаща, внешней сферы, окружавшей Муравейник, наблюдая ход творения через прозрачные стены.

Вид был впечатляющий: прямо на глазах возникала растительность, отпочковываясь и выстреливая из висящих в воздухе особых облаков, состоящих из органики. Низкие, одно– и двухэтажные здания, теснящиеся вокруг узких улочек и площадей, покрывались текстурой, заполнялись перегородками и содержимым. На ярусах B и C Dieu Le Veut делал пробные пуски искусственной воды в высохшие русла, ручейки журчали по камешкам и упавшим пням деревьев, еще не приобретшим правильной окраски. На ярусе А через каждые шесть часов шел снег в течение пятнадцати минут; здесь застройка казалась плотнее и массивнее, а растительность – реже. Восходы и закаты трех независимых солнц отмеряли разное время дня. По вечерам Ковчег уменьшал притяжение в пределах Муравейника, дул ветер, а среди зданий и деревьев со скоростью грызунов двигались аморфные недоживотные, роясь в грязи и взбираясь на стены, водостоки, ставни и крыши. Я тогда понятия не имел, зачем DLV их развел? Аланис не хотела это объяснять. Бегущие клубки жизни исчезли еще до погружения в анабиоз первого колониста. Допускаю, что это вносились элементы хаоса в процесс творения либо корабль экспериментировал с биологическими формами, которые когда-нибудь выпустят на покорение дикой планеты.

Момент смерти Анны-Сью был запечатлен настолько точно, что я чувствую себя живым свидетелем этого. Я видел во всех ракурсах, как из темноты вылетает серая, вибрирующая пластина и отрезает голову женщине, наблюдающей за Муравейником. Бьет точно, сзади, кровь хлещет из порванных артерий, большие брызги летят во все стороны. Темные шарики крови, меняя при движении форму, обозначили траекторию полета тела. Голова улетела в сторону и отбилась от светящейся стены палубы B, как футбольный мяч. Женщина не успела понять, что же ее убило. Она была обезглавлена так внезапно, что если бы попала в загробный мир, то уверенно настаивала бы, что жива, а во всех ошибках, конечно, виноваты мужчины. Ее смерть вызвала у меня истерический смех.