В Бирюк - Вляп [СИ]

«Всадник без головы» нервно курит в сторонке. Хотя… Ему же, бедняге, тоже… нечем дым пускать.

Директриса тогда, как из магазина с двумя литровками вернулась и всё это увидела, только и сказала: «Ну, вы и звери, ребята». Больше к нам и не подошла. А я лет десять курятину… избегал. А потом ничего, прошло.

Опа! Я уже и дверь открыл. Тяжело. Разбухла-то дверь. Некачественно сделано. Ничего, подтешем.

Во какой у меня хозяйский глаз прорезался!

Ещё и нет ничего, кроме собственных умозаключений, а уже прикидываю — есть ли у моей горбушки (моей!) в хозяйстве рубанок. И вообще, как у них в этой эпохе с плотницким инструментом? А то по Тургеневу со Щедриным: «забрось русского мужика хоть на Северной полюс, да дай топор да пару рукавиц, — он тебе и избу, и двор поставит».

Может, я не настолько настоящий русский, но работать люблю качественным инструментом. Поскольку корячится из-за того, что кто-то что-то не додумал или там украл — не вдохновляет. Особенно на Северном полюсе.

Какой-то тулупчик нашёлся, обувка типа «прыгай с печки — не промахнёшься». Вторая дверь пошла легко. И я остолбенел.

Солнце. Небо. Снег искрится.

Тут после каждого слова надо по паре восклицательных. В избе — темно, сыро. Запахи всякие. А тут…

У меня такое только в Эйлате было. Попали туда после нашей осенне-зимней недо-весны. А там — 34 в плюсе. Местные в тенёчек прячутся. А я вышел на солнцепёк посреди автостоянки и стою — «светло» это просто ем.

«Солнце пью и свет глотаю…»

Глазами, кожей. Оторваться не могу.

Понимаю, что надо бы уйти. Солнечный удар, там, или обгорю. А… ещё хочется. И не важно на что смотреть — хоть на резиденцию хашемитского короля на том берегу, хоть на ракетно-зенитные на этом — вокруг везде свет солнечный.

Ощущение замороженного нутра прошло только через неделю. Оттаяло в отельном бассейне. И потом ещё с месяц, уже и на севере, но тепло внутри держалось.

Тут на меня моя «горбушка» налетела. Начала в дом запихивать. Типа «заболеешь». Но какое-то другое слово. Что-то про «ор».

Нихт ферштейн совершенно — не понимаю.

«Горбушка» в дом толкает, кудахтает аж в крик. В доме куры орут. Тоже «кудах-тах-тах». До изобретения пороха ещё… ну, не знаю сколько. А они уже пулемёт изображают.

А «ор» это не от «орать». Просто не разобрал — «хвор». Ну, так кто ж спорит… В постелю и — дремать. Но… ёшкин корень! Я видел солнце! И снег. А жить-то хорошо.

Хоть где.

Или — хоть когда.

«Горбушка» потом целый день задумчивая такая ходила. Уже к вечеру стала мне делать перевязки на руках. Как-то странно. У меня уже только пальцы были не в порядке. А она и кисти замотала.

Мне не до того было: перевязка по отрытой ране вообще занятие изнурительное. Для пациента. А если вместо одной раны — двадцать? На месте каждого ногтя. Поскольку — и на ногах та же хрень. Она уронила вроде чего-то под лавку. Лазила туда, двигала… А потом переставила светец и вплотную занялась моим… мм… мужским достоинством.

Я сперва не понял. Как-то не готов оказался. Когда она начала старательно так какую-то мазь втирать.

Я, кажется, говорил: уколов тут нет. Таблеток, порошков — тоже. Либо отвар — внутрь. Либо кашица жёванная или из того же отвара гуща — наружно. А тут оказалось — и мази есть.

А она ведь не просто так мне на руках повязки меняла и под лавку лазила. Ручки-то у меня, оказывается, отнюдь не свободны. Завязки от повязок под лавкой связаны. Тут утконосица — цап. Опять за член. За мой. И… мнёт так… интенсивно. Мазь свою втирает.

Сначала страшно стало: баба-яга — сексуальная маньячка. Вроде же… накаталась. Или она, как ведьмочка в «Вие», до смерти заездить норовит? Потом дошло: новый цикл лечения. С использованием оригинального лекарственного средства. В форме: «мазь пенистая». Не потому, что с пеной, а… Ну, понятно. Поэтому и ручки мне связала — чтоб ненароком не нашебуршил. Ничего, безболезненно. Довольно приятно. И — греет.

Утконосая маньячка замотала мне хозяйство, накрыла овчиной, убралась в доме, чмокнула меня в лобик и отправилась спать. Идиллия семейная, ёк-макарёк, А я остался лежать в темноте со связанными под лавкой руками.

Вот такие шли у меня тихие госпитальные радости. В этой «Святой Руси». Потихоньку выздоравливал. Точнее: срастался. Психо- с тело-. Половинками своим. Как тот дождевой червяк из-под лопаты.

А потом меня сделали «новогодним подарком». Но я этого не знал. И слава богу. Как и то, что «Новый год» здесь — в марте.

Так что, когда «горбушка» после очередного похода своего «со двора в мир» вернулась вся на нервах — я решил, было, что ей просто… сильно хочется.

Ан нет. Гербарии свои сушёные начала укладывать, увязывать. Вещички кое-какие упаковывать. На меня всякое тряпье примерять. Последней курице голову отрубила. Когда она следом и петуха обезглавила, я понял: всё, съезжаем.

Живность без присмотра не оставишь. День-два — максимум. Значит всё живое в избе перед уходом в отпуском — под нож. Раз и петуха — значит надолго.

Замотала она меня в дорогу, как матушка чадо любимое в детский сад. В три платка и четвёртый — поверх шубейки.

Варежки, сверху рукавицы. Не только в носу не поковырять — руки в растопырку торчат, как ветки у ёлки. Со штанами — проблема. Нету у бабы в хозяйстве штанов. Опиум — есть, а штанов… И валенков… Этой национальной одежды на Руси вообще нет. Бурки какие-то типа «прощай молодость». Сапог вяленый называется.

Наконец, утром, ещё затемно, мужик какой-то на санях приехал. Всё-таки: розвальни или дровни?

Ворота я ещё раньше расчистил. Сам. В порядке общеукрепляющих лечебных процедур. Так что, пошёл своими ножками и никто меня головой об косяк… И на том спасибо. Сели и поехали.

Нет, пардоньте. Не ездят на Руси. «А какой русский не любит быстрой езды?» А — никакой. Поскольку, как на флоте не плавают, так и здесь. Не ездят — ходят. А если верхом на конях или в лодках по-быстрому — бегают.

Ну и как это можно понять? — Только путём прямого и длительного контакта с живым носителем языка.

Это хорошо, что я к «горбушке» попал. Больной и больной — спроса нет. А иначе — чужак. А с чужаком — по рабоче-крестьянски. Всегда. Поскольку ксенофобия есть прямой продукт обоих базовых инстинктов: «хочу жрать» и «хочу трахать». Или по науке: инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения рода. А чужак есть всегда опасность сокращения кормовой базы и надувания самочек чужим генетически материалом.

У женщин это не так сильно выражено, а вот у самцов… И не только у людей. Инстинкты же базовые! Так что, наиболее чистое проявление патриотизма — весенние бои зайцев за зайчиху поушастее. От монологов Вольфовича отличаются искренностью участников.