В Бирюк - Вляп [СИ]

— Хорошо Ксюха кричит. Правильно. Громко. С чувством.

— Ммм?

— Сосед дочку замуж выдаёт. За Петра. Молодята ещё с Рождества захороводились. Ксюхе-то брюхо уже давно надуло. Она только и ждёт не дождётся, когда ж Петька её заберёт. Да родня никак сговориться не могла. А ныне вот сладилось. Уж она от радости-то прыгала. Вот оттого, что довольная, и воет хорошо, громко, с чувством, по обычаю.

— Ммм?

— Свадьба-то? Нынче. Вот чего не знаю — кто на молодых дрочить будет. То ли тиун, то ли поп. Должен-то, конечно, поп, да он-то у нас малахольный. А на свадьбе надо смешать семя доброе с зелёным вином и дать пить молодым. Обычай такой, с дедов-прадедов.

Я… — охренел. То, что такие обычаи и с воем невесты, и со спермо-коктейлем для молодых, были в ходу на Руси ещё в 19 веке — как-то попадалось. В литературе есть описание крестьянской свадьбы в Тульской губернии в 30-х годах 19 века. Вот с таким… «напитком». Но самому всё это услышать… Или попробовать…

Сам себе повторяю: «Не лезь в чужой монастырь со своим уставом». Хорошо, что не кинулся вступиться за эту «юницу невинную» с «надутым брюхом». А то накостыляли бы.

И вообще, Ванюша, забудь и забей насчёт: вступаться, защищать, помогать, советы давать, учить… Ты тут чужой и… бессмысленный. Это — не «твой монастырь». Если это «монастырь», то ты здесь явно не «инок». Чужак…

В «Святой Руси»… в отчизне своей… со своими… принципами — дырка без бублика.

Дорога. Большая дорога. Ещё нет магистралей, почтовых трактов, верстовых столбов. Даже нет денег — просто «сребро». Или — «куна».

Но придорожные ремесла уже есть. И спешно восстанавливаются после недавнего восстания, после усобиц… Хочешь жить — умей вертеться.

А вот того, что по жанру дорожных приключений положено быть: разбойников толпами или анонимной принцессы в процессе похищения — не наблюдается. Первых недавно выбили, вторые ещё не завелись.

Утром четвёртого дня — Киев.

Я сперва не понял — горбунья толкает в бок: «зри, зри». Чего зрать-то? Потом, далеко впереди, среди белого, серого, чёрного, под ярко-голубым — золотая искорка. Потом ещё и ещё. Солнце встаёт, и полоса света опускается по склону высокого речного берега. Вспыхивают кресты. И купола. Золотые.

Горбунья аж задохнулась. Крестится, поклоны бьёт, шепчет:

— Михайловский златоверхий. Первый золотом крытый. Святополчечье чудо несказанное.

Какое «Святополчечье»? Я только одного Святополка по истории знаю — Окаянного. Тот братьев убил и где-то у чехов помер. Или ещё какой был?

Выходит, не всегда так было. Выходит, был кто-то первый. Кто крыть начал.

Кое-где ещё купола. Много. Чёрные, синие, зелёные. По высокому как-то кусками — тёмная полоса. Стены киевские. А ниже — цветное. Терема. А ещё ниже и ближе — серое. Дома, подворья, нормальные люди живут. Над каждым — столб дыма. Печи топят, еду готовят. Люд столичный. Кияне.

К моему огорчению, мы подъехали к Киеву с севера. Так что, ни Золотых ворот, ни Софии, ещё без Богдана — не увидел. Даже Успения Богородицы над Лаврой — с другой стороны. И Андреевской, на которой колоколов никогда нет: как пойдёт звон с места, где апостол Андрей проповедовал, так Киеву быть утопимому.

Легенда такая. Киевские горы и с разбега не зальёшь. Но после Вангиного предсказания насчёт: «Курск утонет»… тоже сперва смеялись.

А мы ещё до Подола свернули с реки на берег и вверх полезли. Мимо Гончаров да в ворота. Отнюдь не Золотые. Поскольку те ещё строили.

Киев… Мать… Ага, городов русских.

Как у нас всегда: издалека — «твою мать, красота-та какая!». А поближе: «мать твою, да кто ж так дороги строит!».

Вытягивать сани от Днепра в гору по унавоженному снегу, даже не в лоб — об этом и речи нет, в обход по ярам, для кобылки задача на грани. Идём все пешком. А дороги никто не чистит. Это-то я и по своей России помню.

Проезжая часть — раздолбанный копытами рыхлый снег с навозом, а по бокам сугробы в рост. Не в мой — взрослого мужика. И колея одна. На реке хоть на целину съехать можно. А в яру? На стенку?

Моих спутников явно заклинило: на всякий купол крестятся, останавливаются, кланяются, возница сначала рукавицы снимает, чтобы шапку снять, тулуп расстегнуть, крестик свой нательный вытянуть наружу да поцеловать. Потом в обратном порядке убирает, застёгивает, надевает.

Что с них взять — деревенщина-посельщина. А мы, между прочим, на проезжей части дороги. Причём — в одну полосу.

Эх, не видали вы большого города. То есть, конечно, Киев по нынешним временам — самый большой город на всю Восточную Европу. Тысяч 50 жителей. Но мне это так… — райцентр. Ни езды, ни… ну, развлечений нормальных.

Когда третий раз встречный воз загнал меня на обочину в снег — пришлось брать власть в свои руки. Пока мои спутники опять пялились как два возчика на поперечном спуске не коней, а друг друга кнутами охаживают, ухватил кобылку за ремешок на морде и бегом вперёд.

Вот, японский городовой, скотина бессловесная, а смысл понимает. Топаем быстро, в гору. Аж вспотели. И я, и кобылка. Но без экзотики в форме мордо- и кнуто-бойства.

Гончары — не Подол, народ серьёзный, с утра мордобоем не занимаются. Разве что к вечеру. Пролетарская окраина. Чем выше в гору, чем ближе к городским стенам — тем заборы выше. И лай собак — басовитее. А собак на улице… толпы. Все какие-то ободранные, паршивые. Понятно: здоровых бесхозных псов ещё с начала зимы приспособили. Кого на мясо, кого на шубу.

Хорошо, что Русь — не Европа. Там помои — из окна да на улицу. Тут бы так плескануть — и этому городу никакие стены уже ненадобны: все дороги сразу наледью схватятся. И никакой враг… Да и друг… Но тогда у всех киян морды битые будут. Потому что на льду кони падают, ноги ломают. А мужик за коня не только чужую морду разобьёт — свою голову положит.

По «Русской правде» два самых тяжких преступления: поджог и конокрадство. А высшая мера — «отдать на поток и разграбление». Так что, в моей России отмена смертной казни и введение конфискации имущества — правильно. Исконно-посконно. Только надо, за неимением коней, «за хищение транспортного средства» — высшую меру.

Кто это удумал, что в древности воздух был чище? Может, и был. Где-нибудь. А тут, у Киева… С одной стороны Гончары, с другой — Кожемяки. Концы? Посады? Слободы? Одним словом — пригороды. И в каждом дворе печи. Не домовые — для обогрева жилья и готовки пищи, а такие… — индустриальные? Промысловые? Промышленные? — Дымища… Ветра нет, мороза нет — всё это шапкой сползает с двух сторон в овраг, по которому мы с кобылкой тянемся вверх.

Справа, от кожевенных… производств… Ка-ак пахнёт…! Да кто ж это сказал, что иприт немцы придумали?! Не, не ценим мы наших предков, их смекалку и соображалку. А также пофигалку и наплевалку в отношении соседей… Аж глаза режет!