В Бирюк - Приступ [СИ]

— Цел? Не ранен? Дай осмотрю.

— Перестань изображать Ивашку. Надо будет — сам скажу. Дай мешок.

Для наглядности потряс отрубленной головой у меня в руке. С неё слетели капельки крови. Веером по снегу. «Кровь Рюрика». Цвет — красный. Как пролетарские знамёна.

Мешка, конечно, не нашлось. Пришлось залезать на коня, держа в одной руке обновку. Подальше, чтобы не замараться.

Лучники собирали по полю стрелы, вырезали их из мёртвых и раненных людей и коней: вторые колчаны наши там же, где и пики со щитами.

Мечники вязали пленных, добивали раненных, обдирали мёртвых… обычная после-победная рутина. Возчиков вытаскивали из-под возов: обозники, если не успели убежать, туда прячутся. Иной раз диву даёшься: сани-то не телега — сидят низко. Там же клиренс на колее — меньше ладони. А вытаскивают оттуда эдакого… «семь на восемь, восемь на семь».

Связывали, ставили на колени вдоль дороги. Но возы не потрошили. Потому как… Ага. От соснячка прямо по истоптанной бойцами снежной целине, скачет Николай с приказчиками. Ворогов побили — для «купца-невидимки» время пришло. Вещички считать, сортировать да упаковывать. Хабар, как и социализм, требует учёта и контроля.

Пяток возчиков и парочка из слуг сумела убежать. Возчики прыснули к осиннику. Сунувшиеся следом мои гридни быстро вернулись: конями не пройти.

Успел бы Жиздор сделать тот десяток шагов — и ищи ветра в поле. Точнее: во Владимире Волынском. С армией, осадой, штурмом и прочими… удовольствиями.

Слуги верхами кинулись по дороге назад, к Нивке. Одного срубили в сотне метров, второй оказался резов: так и ушёл. Через час в Киеве будут знать. И о моём появлении в здешних местах, и о гибели Великого Князя.

Несколько преждевременно. Увы — не исправить.

Возле переднего возка вдруг начался крик, визг, какая-то возня.

Салман, что-то говоривший в занавешенную кошмой дверь возка, вдруг рявкнул, всунулся туда и выдернул, держа за грудки, какую-то бабу. Бросил её ничком в снег. Боец, стоявший рядом, наступил бабе на спину, стянул ремнём локти на спине.

Стоявший на коленях у соседнего возка слуга вдруг вскочил, выдернул ножик засапожный и… и лёг: верховой в трёх шагах толкнул коня, прыжок и палаш разрубил голову «вскакуну». Хорошо гридень бьёт, по уставу, «с проворотом». Бедняга ещё не успел упасть, а половинка его черепушки, разбрызгивая в полёте мозги, отлетела в снег. Почти под нос той бабы, которая и со связанными руками пыталась подняться. Та так и замерла на коленях.

Потом, заметив рядом здоровенные копыта-тарелки моего Сивки потрясенно посмотрела на них, подняла голову.

Немолода, лет тридцать, чистое белое правильное лицо, рот приоткрыт и видны зубы, вроде — целые, хотя бы передние. Глаза большие, с зеленью. И это всё, что можно сказать о русской женщине зимой. Цвет волос? — а фиг его знает. Нижний белый платок-повойник завязан плотно: ни локона снаружи. Верхний от рывков перекошен, сполз. А платок-то хорош. Снежно-белый палантин козьей шерсти тонкой работы. Я такой как-то Трифе дарил. Гречанка, типа, мёрзнет.

Женщина перевела взгляд с моего лица на лицо Жиздора в моей руке. Лицо её начало кривиться, зубы сжались, губы начали дрожать. Она начала скулить. Всё громче.

Я автоматом встряхнул голову, с неё снова упали капли крови.

Когда ж оно всё вытечет? Вроде не такая уж большая. Представляете, какая здоровенная лужа натекла с той головы, которая «Бой Руслана с головой»? — Целое озеро.

Подвывая всё громче, женщина попыталась подползти на коленях к упавшим на снег кровавым каплям. Вновь, как Жиздор несколько минут назад, наступила на одежду, ткнулась лицом в снег, вскинула голову, пытаясь подняться, дотянуться до этой «грозди рябины на снегу».

Гридень фыркнул и снова поставил ей сапог на спину.

— Кто такая?

— Княгиня. Баба евоная (гридень кивнул на голову в моей руке). Упрямая такая. Живенькая. Всё елозит. Покамест — под сапогом. Ни чё, наелозится под чем другим — утишится. Ноныча — не как давеча. Откняжилась. Робе-то полонённой не сильно гонор являть. До плёточки, не далее.

Ё! А я и не подумал. Полон — рабы. Имущество победителя. Двуногая скотинка. Как, к примеру, захваченные кони. Хочу — верхом езжу, хочу — собакам на мясо пущу, хочу — подручному подарю.

Я-то у себя привык, что пленные, переселенцы, принужденные и добровольные… — общественное достояние. Общенародное. Труд. резерв. Гос. имущество. Каждая категория — со своим набором продуманных, прописанных ограничений. Направленных на решение трёх задач: обеспечение порядка, общественно-полезный труд, трансформация индивидуума в полноценного гражданина, стрелочника.

У меня, например, полонян под кнут не вывешивают. Зачем? Нормальному человеку мозги вправляются словом, примером, трудом. Для безобразников, лодырей, тупиц есть Христодул. Вот там — «да». Богу — богово, кесарю — кесарево, а дураку — плети.

Уточню во избежание: мои игры в «рабовладельческом» поле, с той же Ростиславой, например, имеют характер психологический. «Рабство» — табличка лишь на одной из дверей в подвалы «доминирования». Есть и другие входы. «Вера», например.

Такие экзерцисы работают только потому, что у моих объектов есть вот это, «с молоком матери» впитанное, понимание доли раба. Опыт пребывания в таком статусе, стереотипов поведения, границ допустимости. «Опыт», если не свой собственный, то многих в своём близком окружении.

Часто с первого вздоха, первого взгляда в жизни: кормилица — раба. За неё двойная рабская вира: 12 гривен. Это — если чужую убить. Если свою… По «Русской Правде» хозяин ограничен только в одном: при убийстве своего раба спьяну — вира одна гривна. А остальное… Хоть с кашей ешь, хоть на хлеб намазывай. Просто по своей рабовладельческой дурости. Самодурости.

Эти люди становятся рабами и рабынями не потому, что я такой «крутой доминатор», а потому что они к этому готовы. «Почва душ» вспахана и удобрена. Давно, всегда. Мои слова и фокусы ложатся в ждущие этого сева «борозды». И дают устойчивые всходы. С питекантропами или папуасами так не прошло бы.

Эта толпа людей… Граждан, россиян… Холопов. Моих. Включая Великую Княгиню.

Уточню: ни граждан, ни россиян здесь нет. Ни в этом полоне, ни вообще на «Святой Руси». Только — холопы.

Забавно. Это открывает возможности… и создаёт проблемы.

Я не про холопство вообще, а про конкретную бабенцию. Если кто не понял.

— Подними её.

Гридень убрал ногу, ухватив женщину за локти, вздёрнул на колени. Она беспорядочно смаргивала, трясла головой, налипший на лицо снег мешал смотреть.

— А сын её где?

Гапа говорила: «побежит с семейством». Должны быть дети. Один или два сына.