В Бирюк - Приступ [СИ]

— Клепаешь на недруга своего?! Не было смоленских здесь!

— Есть ещё две версии. Э… возможности. Был же бой. Кого-то ранили. Варвара — целительница. Вот и откочерыжили кусок для излечения.

Вспомнилась история одного из перстов Иоанна Предтечи. Ему приписывали способность исцелять от яда. Какой-то средневековый серб прибежал в монастырь, приложился к святыни, откусил у пальца фалангу и так, во рту, принёс домой — змея укусила его маленькую дочку. Может, здесь сходно?

— Глупости говоришь! У ей более всего мужика просят!

Варвара — многоцелевая святая. Ей молятся об удачном и скором замужестве; о женском счастье, о беременности, и не только ракетчики с миномётчиками; о защите от внезапной смерти, то есть без покаяния; об исцелении от болезней, о здоровье ребенка.

— Последнее, что в голову приходит: на экспорт.

— Ч-чего?!

— Украсть и продать гречникам. Или самому в Царьград сбегать. Товар не портится, нетленный. Русь-то так, нищета. Деньги — там. Там можно настоящую цену взять. Ты прикинь: первый монастырь во имя её — с 6 века. А тут — раз, в каком рядом — такая же сиська. А крове- и млеко-точение… сделают. Большие бабки поднять можно. После шести ста лет раскручивания бренда…

Андрей морщился от моего лексикона. Слова понимает или догадывается. Это требует напряжения, он тормозит. Что даёт мне время додумать мыслишку:

— Вот тебе ещё причина. Почему надлежит принять «шапку» и сесть государем.

— Хр-р?

— Великим Князем ты не можешь даже толком расспрос вести. Своих людей — пожалуйста. Маноха твой любую подноготную вынет. А вот смоленских или полоцких… «Вассал моего вассала не мой вассал». Не может Маноха, по воле твоей, кое-какому смоленскому конюху пятки прижечь — только с согласия князя его. А тому своих людей сдавать… Надобны однозначные и неопровержимые доказательства. Чтобы ты мог человечка расспросить. А пока ты не спросил — ты правды не знаешь и розыск вести не можешь. Замкнутый круг, однако.

Такое не было абсолютной новизной. В нашей переписке я такие мысли высказывал. Отказ от феодальной пирамиды, переход к прямому правлению. До сих пор Андрей или отмалчивался, или порыкивал.

Вообще, чем более грандиозную идею я подсовывал Боголюбскому, тем чаще получал в ответ «фигуру умолчания». Энтузиазмом по моим делам он не страдал вовсе.

— Великий Князь — голова только своим подручным князьям да светлым. А уже подручным светлого… Так, месяц ясный по-над лесом. Хочешь знать кто у Варвары грудь отсёк — стань государем.

— Хгр…

— Другое. Ежели ты государь, то можешь ставить заставы. На всех путях. И твои люди всякого купчишку… через пальцы пропускают. Ежели у торгаша ларчик, а там краса девичья нетленная, то… А вот ежели ты Великий Князь, то всей власти твоей — земли Киевские. В Путивле или в Вышгороде… твоя стража… гуляет по бережку где дозволили. А уж про Волынь или Галич — и говорить нечего.

Андрей зло смотрел в пол. Потом вскинул глаза на меня, собираясь, кажется, послать. Не то — «до не видать вовсе», не то поближе — на плаху. И остановился. Упёрся взором. В распахнутый гроб за моей спиной, в белое изувеченное тело юной девушки. Ничем, в нынешние беззаконные времена, не защищаемой. Наоборот, святостью, славой своей приманивающей татей да воров.

Дёргал меч, дёргал губами. В бессилии злобствования. Глубоко выдохнул, успокаиваясь, потряс головой, будто смаргивая с глаз пелену гнева. Обвёл взглядом Десятинную, все три престола, иконы, круги цветной мозаики на полу в центре, под которыми похоронены Владимир Креститель и жена его, царевна Анна.

Глядя на икону Богородицы у дальнего алтаря, в конце почти тридцатиметрового зала, перекрестился. Деловито потребовал:

— Помогая, Господи. Смилуйся, Царица Небесная.

Повернулся ко мне и сухо скомандовал:

— Быть посему. Делай.

Размер? У тебя, девочка — больше. И красивее. И обе. И — живые. Ты ж не мученица! И не святая.

Тут случай, когда размер значения не имеет. Важен — факт. Точнее: вера в него. И, по вере — оценка. В твоих грудях, девочка, великая сила: всё человечество такими вскормлено. Для всякого человека — изначально, ещё до осознания самого себя, место сокровенное. Тёплое, сытное, уютное, безопасное, родное. Радость.

Вот так, половинкой бюста умершей восемь с половиной веков назад левантийской девочки, точнее: её отсутствием, Святой Русью обретён был государь. И Русь этого не хотела, и Боголюбский кочевряжился. Но против женских грудей — разве ж сборешься? Пришлось общественно-полической тенденции… того, малость поподпрыгивать.