В Бирюк - Приступ [СИ]

В воротах меня пытались не пустить, но я показал ларец с Климентом, официально представил покойного, гридни дружно сказали «Ё!», принялись креститься и просить прикоснуться к ящичку. Антоний шипел:

— Не давай! Поломают! Святотатство!

Однако я позволил воинам погладить красивую чеканку крышки. Отчего они умилились, прослезились и удобрились. И нас пропустили.

Интересно выглядят Софийские ворота. Мало того, что их вынесли вместе с косяками, но и, похоже, погрызли. Андрей семейку боевых мега-бобров из Залесья притащил?

Справа, на заснеженной земле возле стены Феодорова монастыря сидели рядами полуголые мужики, многие — в окровавленных повязках. «Краса и гордость», «соль земли Русской». Великокняжеские дружинники мрачно размышляли о своей дальнейшей судьбе и ближайшей кормёжке.

С судьбой — понятно. На торг и к гречникам. «Был кощей по ногате…» Скот здоровый, тягловый, двуногий.

Впереди у славных витязей русских — плети погонщиков, дерьмовая еда да галерные вёсла с видом на Александрийский маяк. Там сейчас греки с иерусалимцами пытаются урезонить Фатимидов.

Землетрясения 1303 года ещё не случилось, но статую на вершине уже снесло. Можно полюбоваться заменившим его куполом в мусульманском стиле. Хотя вряд ли: галерникам во время военного похода отдыха не дают, да и из-под палубы не видно.

Три-пять лет и выжатый, мгновенно состарившийся витязь идёт на корм рыбам. Если повезло не попасть раньше в пожар или утопление: галерников, при гибели корабля, не отстёгивают.

Если с судьбой понятно, то насчёт кормёжки… неочевидно.

Слева, чуть впереди, торчала Десятинная. Первый каменный храм на Святой Руси.

Крепко построен: в начале 19 века её развалины ещё пугали местных. В 17 в. Боплан писал:

«полуразрушенные стены храма вышиной от 5 до 6 футов покрыты греческими надписями…»

Пока — вполне комплектна. Даже бронзовые кони, вывезенные Крестителем из Херсонеса, стоят на пилонах перед западным входом. Вокруг, в 50–70 метрах, четыре дворца. Вся площадка выложена каменной плиткой, как детинец в Боголюбово.

В смысле: Андрей сделал у себя так, как увидел здесь.

Переимчив. Наш будущий государь.

Посмотрел на коней перед входом в храм. Мда… Греки-натуралы. В смысле: очень натурально изваяли. Жеребцов. Уверен, что прихожане, во главе с членами княжеской семьи, отдраивают этих бронзовых коней. К празднику Светлой Пасхи, например. До блеска в некоторых местах. Как наши мариманы — Медного Всадника.

Всё меняется: страна, «способы производства», а шутки юмора при виде бронзовых жеребцов — остаются.

Здоровенный пилон у юго-западного угла. Лет тридцать назад кусок крыши и стены обвалился — землетрясение. Вот, подпёрли.

При взятии Киева Батыем жители соберутся на хоры этой церкви. И стены рухнут, погребая под собой людей. Возможно, из-за этого ослабленного куска. Выдернуть пилон снаружи… естественно.

Подошёл к северной стене. Невысокий «домик с двускатной крышей из розового шифера».

«Въ гробе, иде же лежитъ блаженое и честное тело блаженыя княгине Олгы, гробъ каменъ малъ въ церкви святыя Богородица, ту церковь созда блаженыи Володимиръ».

В 1826 году здесь «найдены все сохранившиеся кости, на оных истлевшая женская одежда, парчевое покрывало и башмаки».

Снял шлем, поклонился.

— Ну здравствуй, бабушка Всея Руси, перевозчица псковская, киевская волчица, заря перед рассветом. Поклон тебе от дальнего потомка. Нет, не нынешнего, много дальше. Меж нами не пара веков — больше тысячи лет. Но оба имени твои звучали в моём доме, радовали и веселили, вкус и смысл жизни придавали. Пока вот сюда не вляпался. Теперь твоих внуков-правнуков учить уму-разуму приходится. Не тревожься, хозяюшка. Хозяйка земли Русской, королева руссов. Убивать-мучить деток твоих не буду. Сверх необходимого. Тобою поставленное — рушить не стану. А остальное… как судьба приведёт да господь дозволит. Может и проскочим мимо бед лютых, неминучих. Чтобы иных себе сыскать. Уж кому, как не тебе, норов наш знать. Сама ж такая была. Лежи отдыхай, не печалуйся.

Зашёл внутрь. Антоний шипел и ругался. Церковь, конечно, обнесли.

— Что, Антоний, заново освящать? Третий раз — не много ли?

Десятинную освятили при Владимире Крестителе. И через лет сорок снова, при Ярославе Мудром. Почему — неизвестно.

Вообще-то она — Успения Пресвятой Богородицы. Первый каменный храм на Святой Руси. Поставлен не Иисусу, не Пантократору, не Спасителю, не Пресвятой Троице, но земной женщине Марии Иоакимовне.

Где-то в этих стенах лежит плинфа с отпечатком ножки маленького киевлянина. Я как-то цементную стяжку делал под окошком, тоже попросил маленькую дочку ручку приложить. Потом, через годы, когда приезжала — радовалась:

— Вот, след мой, всегда под твоим окном.

Церковь трёхпрестольная, два боковых: св. Николая и св. Климента. Здесь же княжеская усыпальница: византийская царевна, княгиня Анна, сам Владимир, его оба брата.

В 1044 году Ярослав Мудрый раскопал курганы и «выгребоша два князя, Ярополка и Ольга (Олег Древлянский — авт.) сына Святославя, и крестиша кости ею, и положиша в церкви святыя Богородица».

В православии посмертно не крестят, запрещено Карфагенским собором, но нашим… если очень хочется, то можно.

Мой вестовой Пантелеймон, чуть поспавший после ночных событий с его участием, и снова переполняемый гордостью — дозволили ларец с мощами самого Святого Климента взять, несколько поднатужившись, установил святыню на положенное ей место, в нишу за престолом. Завозился там, вылез в пыли:

— А тама чего?

Ткнул пальцем в стоящий в соседней аркаде кипарисовый саркофаг. Антоний, что-то сосредоточенно считавший на пальцах, зло фыркнул:

— Бестолочь. Мощи. Варвара-великомученица.

Заметив моё недоумение, деловито объяснил:

— К собору перенесли из Златоверхого. А назад вернуть… руки не дошли.

Снова фыркнул, раздражённый необходимостью отвлекаться на всякие идиотские вопросы неучей, и убежал к главному алтарю.

Пантелеймон обиделся от такого неуважительного к нему, герою взятия и вообще, отношения, когда Антоний отошёл, подёргал меня за рукав и тихонько спросил:

— Эта… Господине. А чего у ей подол с гроба торчит?

— Какой подол?

— Ну, еёный. С отселя не видать, а ежели под престол слазить…

Я сразу представил, какой хохот будет стоять во всех княжеских дружинах, когда узнают, что «Зверь Лютый» на карачках под престольную срачицу залез. И там застрял.

Ваня, с каких пор тебя стало волновать мнение неизвестных тебе придурков? Ты что, политиком стал? — Да. Но привычек на потребу — менять не буду. А то ещё и крестным ходом ходить заставят.

Скинул шлем, пояс с портупеей, стал на четвереньки и полез. Единственный глаз Охрима, стоявшего рядом, с моими вещами в руках, превысил по площади два обычных. Нет, пожалуй, три.