В Бирюк - Приступ [СИ]

Могу представить танцы особо накачанного чудака с грузом на плечах. Но часть стены с мозаикой… Нет уж, перевозить тебя к себе… не осилю. Великоваты хоромы твои. Придётся народец возле тапочек твоих переменить.

Свистнул Сивку, пошёл к выходу. Уже на пороге столкнулся снова с Храбрым:

— Опять ты!

— И опять, и сызнова. Принимай, княже, сооружение. И смотри — чтобы ни пожаров, ни разрушений.

— Что?!

— То. Пока Оранта к нам милостива. Но как опустит она руки, закроет ими очи свои, чтобы нашего безобразия не видеть… Худо будет. И ещё: там, напротив, митрополит мёртвый у крыльца валяется. В исподнем. Ты скажи своим, чтобы похоронили пристойно.

Смоленцы в недоумении проводили взглядами задумчиво вышедшего из храма Сивку. А я — в седло и поскакал.

В усадьбе Укоротичей, выбранной мною в качестве ставки, был уже относительный порядок. В смысле: никто не рубил и стрелял. А вот в соседней, куда стали кипчаки Алу…

Проезжая мимо распахнутых ворот, я, естественно, полюбопытствовал, бросил, так сказать, взгляд… И немедленно бросил внутрь двора своего коня.

Посреди двора шла ссора. Несколько всадников наезжали на одного, под копытами лежал убитый. Убитый — единственный, кто молчал. Все остальные орали. Ещё десятка три стояли и сидели у конюшен, амбаров, кто-то разглядывал вынесенное из строений к свету барахло, какой-то батыр, очень довольный, вытащил на крыльцо за волосы визжащую полуголую девку. Приподнял на вытянутой руке и крутил перед собой. Разглядывая и наслаждаясь. Пока — эстетически.

В хороводе ссорящихся всадников взметнулись клинки. Навстречу одиночка поднял свой.

Знакомая железка. Сам делал.

Звякнуло.

— Бой!

Трое придурков, нападавших на Алу — его-то саблю я всегда узнаю, сам ковал как-то: «производственная практика», были снесены моим конвоем. Четвёртого, батыра, кинувшего девку и метнувшегося с крыльца с поднятой саблей, я срубил сам. Голову вместе с плечом. Тело отвалилось от удара на нижнюю ступеньку и принялось заливать всё вокруг кровью. А голова с рукой куда-то улетели… А, за перила завалились.

Всё-таки правильный удар с проносом… очень эффективен. Даже в наклонной плоскости.

Повернул коня и тут же мимо морды Сивки пролетели один за другим два топора. А кто кидал? — А Сухан кидал. Тогда поглядим на результат. Точно: два чудака, выскочившие из низенького птичника за моей спиной с луками в руках, там у стеночки и легли. Шевелятся. У одного — топор в плече, у другого — в рёбрах. Теперь ползают и переживают. Внезапную имплантацию.

— Туру! Туру! (Стоять!)

Вот и Алу ожил. Не сильно ожил: на одну команду.

— Что здесь происходит?

Алу правой рукой с саблей держится за локоть левой, под носом кровь, шапки нет.

— Я… мы… мы поссорились.

— С кем? Со своими воинами? Командир не может поссориться с бойцами. Они пытались тебя убить? Это бунт, мятеж.

Рядом один из моих гридней. Постучал по шлему. Парень очнулся, скинул намордник. Наклонился к его уху:

— Салману, Любиму. Турму мечников, турму стрелков. По-боевому. Сюда. Бегом.

Теперь кыпчаки. Надо чем-то занять, пока они за стрелы не взялись.

— Прикажи всем построиться во дворе. Без оружия. Пешими. Быстро.

Алу ошалевшими глазами смотрит на меня. Ещё не отошёл от… покушения? Но годы привычки исполнять мои просьбы срабатывает.

— Аулага шык! Кару калдыр! Тургыз жугир! (выходи во двор! оружие оставить! стройся! бегом!)

Из разных отверстий в строениях начинают высовываться морды джигитов и батыров. Обмениваются мнениями и выражают недовольство. Кое-кто, оглядев картинку, возвращается к прерванным занятиям. Другие вылезают на двор, почти все с саблями, некоторые с луками.

А я смотрю под копыта своего коня. Человек с разрубленной головой. В форменном кафтане моего Торгового приказа под полушубком. Полушубок знаю: позавчера долго любовался на эту задницу. «Продавец трупа». Такой был весёлый, счастливый, радостный. Светлый. А теперь стал брюнетом: русые волосы на разрубленном затылке промокли от почерневшей крови.

— Что здесь случилось?

Алу всё ещё в шоке. Сбивчиво, дёргаясь телом, руками, когда не находит слов, объясняет:

— Этот пришёл… говорит: отдайте хабар… а тот… кетти курт… ну…

— Я понял. Дальше.

— А этот хвать за кап… а тот басына саба… саблей по голове. Я кричу: ты что делаешь! А тот… он сын куренного, их четверо из одной юрты… Они на меня…

— Понял. Убери саблю. Убери. Левый рукав. Кровь есть?

— Н-нет.

И вдруг взрывается скороговоркой, со слезами в голосе:

— Почему?! Ведь я же говорил! Я же всех предупредил! Они же знали! Они же согласились! Они же клялись! Ведь так было хорошо! Мы взяли город! Мы истребили множество врагов! Мы добыли честь! А они…

А они захотели ещё шитых золотом тряпок. Так сильно, что подняли оружие на своего командира. Это — смерть.

«Бойтесь желаний — они исполняются».

Оглядываю строй кыпчаков. «Если бы бабушка была дедушкой…». А это… толпление — строем…

В ворота вбегает Салман с тремя десятками мечников, следом Любим с лучниками. Понятно: коней уже расседлали, а моя команда была «бегом». Ну и хорошо: в усадьбе на коне неудобно.

— Любим, точки. Полное покрытие. Салман, всех вывести во двор. При сопротивлении — убить. И вынести. Алу. Командуй: всем снять пояса, оружие, добычу. Перед собой на снег.

— Э, сахиби! Тараканы носят краденное в мешках.

— Я знаю, Салман. Пусть твои вынесут их торбы во двор.

Алу командует. В строю начинается недовольное ворчание, крик. Один выскакивает вперёд, орёт на Алу, стучит себя кулаком в грудь. Следом — ещё два… подголоска. Сейчас весь строй сорвётся. Вскидываю три пальца вверх, три стрелы пробивают крикунов. Не всё: на левом фланге двое джигитов, вышедшие с луками, накладывают стрелы и… отваливаются к стене дома с дрожащими оперениями наших стрел в груди.

— Тизерле! Мине барлыги! Тез! (На колени! Все! Быстро!)

Толкаю Алу, и он, надсаживаясь, как в бою на площади перед Софией, повторяет мою команду. Всё-таки, кошма — не лавка, воспитывает устойчивый навык задирания к небу задницы. На коленях в юрте куда чаще и удобнее, чем в избе.

Насчёт удобства пребывания на коленях — это я вам, как человек, отхвативший указанного скилза «по самое не хочу» в подземелье у Саввушки, компетентно сообщаю.

В конюшне вдруг начинается крик, звон клинков. Гридни вытаскивают кыпчака с распоротым брюхом под распоротым халатом. Кидают на снег. Бедняга ещё живой, ещё пытается свернуться клубочком. Один из гридней вставляет палаш между плечом и головой, нажимает. Вытирает клинок о плечо бедняги и толкает его сапогом. Тот валится на спину. Ещё одно перерезанное горло.

— Иване! Господине! Не надо! За что?!