В Бирюк - Приступ [СИ]

Не-не-не! Вы не подумайте! Тотальный кровавый бардак на три километра! Но по сравнению с ожидаемым… Эдак им не три дня на возвращение в разум потребуется, а, скажем, один. В смысле: завтра смоленские сцепятся с суздальскими.

Убив Жиздора на дороге у Вишенок, я освободил смоленских князей от «домоклова меча» войны на три фронта. Киев они подомнут под себя, Волынь, без старших князей, им не страшна, Подкидыша новгородцы сами выгонят. Там свойственно прислоняться к победителю — меньше риски и, соответственно, транспортные наценки.

Короче: завтра, край — послезавтра, вся эта… шобла с кодлой… придёт нас резать. И меня лично — не в последнюю очередь. Во вторую, наверное. С учётом того, что я нахамил Благочестнику, послал Храброго и ухайдокал боярина у Стололаза.

Мда… есть куда расти: ещё двое братьев-князей необслуженными осталось.

Воинов у Боголюбского больше. Но: «кровь рюриковичей проливать — грех». В смысле: фактор внезапности, инициатива — у противника.

Есть несколько отрядов типа «ни рыба, ни мясо». В смысле: они «хищника» выбивать пришли, а не «шапку» делить. Их выбор на чьей стороне резаться зависит от мелочей мелких. Вроде: кто больше и более убедительно пообещает заплатить. После победы, конечно. Потому что заплатить прямо сейчас — бестолку. Все и так затариваются под завязку. Ещё обозы пригнать?

Днепр у Киева в 21 в. вскрывается 24 марта. Разница между григорианским и юлианским календарями… Через две недели дороги рухнут. Ледоход и водополье. Ещё месяц отсюда не выберешься.

Вышгородские, переяславские… могут что-то и нынче до дому потянуть. Соответственно, подкупо-способны. А уже новгород-северские или, тем более, полоцкие…

Какой смысл получать за своё предательство телегу с золотом, если не можешь тут же увезти её в безопасное место? А сидеть на золоте в закрытой банке со скорпионами… чревато.

Классика «Десяти негритят» или «Чисто английского убийства»: замкнутое пространство с нарастающим количеством покойников. Без гениального детектива: не надобен, резать будут шумно и публично.

Другая «погонялка» для «нейтралов» — законность. Если мы поступаем «по закону» — мы хорошие, «честные». Честь — не телега, её таскать — распутица не помешает.

Знакомый флигелёк. До боли знакомый. Вот на той лежанке я поливал слезами подушку. От боли, от одиночества, от… «не лю-ю-бит он меня-я-я». Грыз зубами наволочку. От ужаса предательства и неизбежности приближающейся смерти.

Как это всё теперь… забавно. Горько-сладко.

Если собственная наивность не приводят к необратимым потерям, то вкус воспоминаний…

Был таким… глупым, стал таким… чуть умнее.

А вот за этим столом… ещё одна точка бифуркации. Вот здесь я нагло навязался. «Поднял руку на господина своего». Мне по закону уже только за это — отрубание руки и смерть. А я схватил длань его. И всунул «персты повелевающие» под одежду. Прямо на… На своё нагое тело, едва прикрытое чулочками с «красноармейскими» пуговицами. На горячую нежную кожу пылающей страстной любовию подростковой ляжки.

Осмелился. Не терпеть, не молить, не ожидать. Решился. Сделать сам.

«Сделай сам» — это не про поделки в домашних условиях, это — про жизнь.

Свой выбор, своё действие.

Повелевать повелителем.

Заставил, принудил. Ощутить. Не нюхнуть, глотнуть, взглянуть, послушать — коснуться.

И всё: властвующий стал властвуемым. Чуть-чуть. На толику мизерную. Но — подчинённый, управляемый. Пастух превратился в телка. Как я тогда… развёрнутый спиной, не видя его, по сути — ничего не понимая, без языка, не имея никаких инструментов, кроме лоскута тонкой кожи, кусочка наглых мозгов да накатанных тропок нейронов в его извилинах…

А ведь вполне мог загреметь. «Я помню тот Ванинский порт и крик…». Пошёл бы двуногим агнцем к гречникам. Кланялся бы сейчас какому-нибудь немытому-небритому греку-крестьянину в какой-нибудь Анталии. Выпрашивал хозяйского разрешения на какое-то прогрессивное, глупое, с его точки зрения, занятие. В лучшем случае.

Вернее всего… попался бы вместе с остальными, тогда продаваемыми, к берладникам. Уж они бы позабавились… Порвали бы малолетку в клочки. Шкурку мою серебряную на сувениры разобрали. Потом — сепсис. Или — понос. И вслед за Базаровым. Только на могилку никто не придёт. Ввиду отсутствия могилки.

Мда… точка бифуркации. В жизни моей и, надеюсь, «Святой Руси».

Потомки, вы уже ощутили благоговейный трепет? От моей попочки? Не нынешней, обмозоленной об седло тысячевёрстным маршем, а тогдашней, беленькой, покрытой нежнейшей, только что наросшей заново, кожицей.

Благоговейте и восторгайтесь. Ибо если бы она не была такая… увлекательная, то вы бы продолжали рыться в «окаменевшем г…». Только не в окаменевшем, а в свежем, своём собственном. Но тоже — средневековом.

Виноват, не прав: я пытаюсь присвоить славу, мне не принадлежащую. Ни задница, ни, к примеру, гипофиз с поджелудочой, моими не являются. Всё — отечественное, туземное, святорусское. Тело носителя.

Моих заслуг тут… стараюсь дарёное не портить.

Ничего нового, как у всех: наградили родители наследственностью и хоть ты водку пей, хоть гири жми — из коридора возможностей… Но сколь много интересного в каждом коридоре…!

Теперь на этом столе не лежит грудью, прижатый мощной хозяйской дланью, тощий лысый подросток, переполненный страхами и надеждами, а стоит ларец. С мощами Св. Климента. Замена… не эквивалентная. А на моей лежанке валяется епископ Черниговский. С «невинным», вероятно, анусом, но тоже… физически пострадавший. С всклоченной бородой, царапиной через щёку и полу-оторванным рукавом подрясника. Замена… аналогично.

Замена на поле. В смысле: во флигеле в усадьбе киевских Укоротичей.

Раз так, надо и игру менять. Психо-секс на полит-псих.

— Да уж, Антоний, видик у тебя… не архиерейский.

Злой мрачный взгляд из-под густых седых бровей. Старец иконописнутый. Длинный прямой нос, худое лицо. На висках — старческие впадины, пятна пигментации на руках. Ходячий раритет эпохи «топтания мамонтов».

— Холопей своих уйми. Чтобы на людей не бросались.

Крепок. Инкогнито рухнуло, но не взволновало. Надеется на особое отношение? Из-за сана? Из-за общего знакомого, Ионы?

— Антоний, а ведь ныне и ты мой холоп. Я тебя полонил, с боя взял. Ты бы встал, что ли, да постоял в почтении. Пока господин твой не соблаговолит позволить присесть.

— Стар я. Перед сопляком тянуться да выкланиваться.

Плохо. Не адаптивен. Положение изменилось, а он гонит по накатанному, по-архиерейски. Эскалация враждебности, в которой он гарантированно проигрывает.