В Бирюк - Чума [СИ]

Николай Амосов, призванный летом 1941, проводит ревизию выученного им. Вывод:

«Ни опыта, ни традиций, умели только возить раненых на сандвуколках, на поездах, а чаще — на крестьянских телегах. „Терпеливый русский народ…“».

Первое, что ему дают в руки на фронте — «Единая доктрина военно-полевой хирургии».

Клятые коммуняки! Никакой творческой инициативы! — Но до разумного врача быстро доходит: в большую войну хирургией занимаются, в основном, не хирурги, знаний у них нет, от инициативы — одни потери.

Оказалось, что и разумные положения есть. Но главное — опыт. Кровавый опыт военной медицины. Красноармейской — в вермахте был другой подход.

Тема сепсиса «вошла в сокровищницу».

«Отцы и дети»:

«Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего брата, больного тифом. Лежа ничком на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна покрывали его тело, он давно потерял сознание… Дня три спустя Базаров вошел к отцу в комнату и спросил, нет ли у него адского камня?

— Есть; на что тебе?

— Нужно… ранку прижечь.

— Кому?

— Себе.

…

Утром Базаров попытался встать; голова у него закружилась, кровь пошла носом; он лег опять… Все в доме вдруг словно потемнело; все лица вытянулись, сделалась странная тишина…

Есть небольшое сельское кладбище в одном из отдаленных уголков России. Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный: окружающие его канавы давно заросли; серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашеными крышами; каменные плиты все сдвинуты, словно кто их подталкивает снизу; два-три ощипанных деревца едва дают скудную тень; овцы безвозбранно бродят по могилам… Но между ними есть одна, до которой не касается человек, которую не топчет животное: одни птицы садятся на нее и поют на заре. Железная ограда ее окружает; две молодые елки посажены по обоим ее концам: Евгений Базаров похоронен в этой могиле. К ней, из недалекой деревушки, часто приходят два уже дряхлые старичка — муж с женою. Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нем… Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии „равнодушной“ природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…

1862».

Как красиво… Элегично, задушевно и щемяще-успокоительно.

Тургенев «убил» Базарова сепсисом. За три года до публикаций Листера, за четыре до Пастеровского «Исследование о вине», спустя пятнадцать лет после открытия Земмельвейса.

«Цветы… говорят вечном примирении и о жизни бесконечной…»

«Каждый слышит как он дышит». И от цветов тоже. Мне они говорят о вечном НЕпримирении с возбудителями гангрены или родильной горячки.

«Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна?» — нет. Против грязи, невежества, идиотизма… против микробов нужны знания. Хлорка или карболка — минимум. Любовь, «святая, преданная» — не дезинфектант, стерильности — не обеспечивает.

Есть в человеческом представлении о мире странность. Мы уверены, что лекарь — человек, который вылечивает.

Вот я заболел. Плохо мне. Пришёл мудрец-умелец. Скормил таблетку, возложил руки, ножиком потыкал… И вот я снова — молодой, весёлый, здоровый. Как прежде.

Болезнь-лечение-выздоровление. Лекарь — вылечит. «Это ж все знают».

Это — неправда.

Любой честный врач скажет: вылечиться — невозможно. Кнопки «Reset» у организма нет. Можно купировать проявления. Можно, не всегда, довести реконвалесценцию до приемлемого уровня. Но «память тела» остаётся. И слава богу! Иначе у нас не было бы приобретённых иммунитетов.

В 21 в. все знают, что лучше вести «здоровый образ жизни» и не болеть, нежели болеть и лечиться.

Не здесь. Здесь «все знают», что для здоровья нужно поститься, молиться и прикладываться. К мощам, иконам и святыням, если кто не понял.

При всей разнице этих двух подходов, есть общее. Заболел? — Вылечишься. Выпей аспирину, или святой воды.

Стереотип: «лекарь — вылечит» — смерть аборигенам. Потому что обеспечить достаточное количество лекарей, их профессионализм и оснащённость, вы не можете. А о существовании «не-лечащих лекарей» — знаете, но старательно не вспоминаете. Вы и живы-то трудами их, но…

Профилактика (для народа) — важнее лечения (индивидуев). Гигиенисты, сан. врачи, эпидемиологи… много существеннее (в попадизме) всей онкологии с кардиологией. «Много»… по смертности — на три порядка, примерно.

Любые успехи в изготовлении булатных клинков ничтожны, по количеству сохранённых жизней, в сравнении с производством карболки.

— Марана, выдашь лекарям, кто в Усть-Малому пойдёт, два ведра креозота.

Вёдра здесь большие, двенадцатилитровые. Разводят его, в зависимости от назначения, в 20, 40 и 80 раз. Вроде бы, для начала хватит?

— Само собой. Только сама с чем останусь?

Мара совмещает в одном лице Листера и Земмельвейса. В смысле: хирургию и акушерство. Понятно, что не сама всё делает. Повторять клинику Клейна в Вене не хочу да и просто физически «в одну харю» невозможно.

Чисто для понимания.

Эрзя до «восстания картов» имели примерно шестьдесят-семьдесят тысяч душ. Половина народа в этом году попала под каток религиозной войны, переустройства, «атомизации». Пять тысяч «хозяек» родят за год две тысячи младенцев. Из-за того, что такая масса народа сдвинута с места, прежние племенные сервисы, включая повитух, развалились. Это — помимо их качества.

Полон «принимают» в нескольких фильтрационных лагерях: в устье Теши, в Усть-Ветлуге, у Городца Радилова. Строим ещё. Все комплексные: не только казарма-едальня-баня-парикмахерская, но и роддом, больничка, школа, мастерские. Центральный «накопитель» — здесь, во Всеволжске. Принимает излишки при переполнении «периферийных фильтров» и что-нибудь «особо вкусное».

«Особо» для меня — молодёжь, подростки, дети. Из кого можно эффективно сделать «стрелочников».

Бывают иногда какие-то мастера-«хитрецы». Их все меньше. Не числом, а «хитростью». Если было по одному особо в чём-то знающему мастеру на десяток кудо, то, при таком потоке, через наши руки проходит сотня таких «хитрецов». «Хитрости» становятся известными от первых двух-трёх. «Хитрые» приёмы записываются, проверяются, оттачиваются. Кое-что, всё реже, оказывается полезно встроить кусочками тех. процессов. Последующие носители уже неинтересны. А придумывать что-то новенькое… им не свойственно.