Фрэнк Герберт - Машина бытия

– Не все сразу, малышка. Теперь…

– Дату отъезда уже определили, папа? Я жду не дождусь, когда можно будет там поработать.

– С датой пока не определились, малышка, но мы ждем решения со дня на день. Теперь мне надо поговорить с мамой.

Рита отошла от экрана.

Уолтер улыбнулся жене:

– Кого это мы воспитываем?

– Хотелось бы мне знать.

– Слушай, ты не волнуйся из-за Дэвида. Прошло девять лет с тех пор… с тех пор как он оправился от вируса. Все анализы показали, что он полностью излечился.

Маргарет подумала: «Да, излечился, если не считать, что у него были необратимо повреждены зрительные нервы». Она с трудом улыбнулась.

– Да, наверное, ты прав. Окажется что-то банальное, и мы будем смеяться, вспоминая об этом…

Раздался звонок в дверь.

– Уолтер, кажется, пришел врач.

– Позвони, как только все выяснится, – сказал Уолтер.

Маргарет слышала шаги Риты, которая побежала открывать.

– Ну все, пойду встречать, дорогой, – сказала она и послала мужу воздушный поцелуй. – Люблю тебя.

Уолтер поднял вверх два пальца в виде буквы V и подмигнул.

– Взаимно, и я тебя. Не падай духом.

Он отключился.

Доктор Моуэри был деятельный седовласый мужчина с каменным, словно кремневым лицом. Он славился тем, что при разговоре всегда кивал головой и что-то сочувственно, но не очень внятно говорил. В большой руке он держал свой врачебный саквояж с инструментами. Он потрепал Риту по голове, крепко, по-мужски, пожал руку Маргарет и сказал, что осмотрит Дэвида один, без нее.

– Матери вносят один только сумбур и суету, – сказал он и весело подмигнул, чтобы смягчить свои слова.

Маргарет отправила Риту в ее комнату и стала ждать окончания осмотра в холле. На обоях было сто шесть цветов между дверью в комнату Дэвида и углом холла. Она принялась считать балясины балюстрады, когда врач вышел из комнаты Дэвида. Он тихо прикрыл за собой дверь и кивнул каким-то своим мыслям.

Маргарет терпеливо ждала.

– М-м… хм-м. – Доктор Моуэри промычал нечто нечленораздельное и откашлялся.

– Что-то серьезное? – спросила Маргарет.

– Не уверен. – Он подошел к лестнице. – Давно мальчик так себя ведет… уныло и безрадостно?

Маргарет попыталась проглотить ком в горле.

– Он переменился, с тех пор как ему купили электронное пианино… взамен дедушкиного рояля. Вы это имеете в виду?

– Переменился?

– Он стал капризным, непослушным… все время хочет быть один.

– Я полагаю, что нет никакой возможности взять рояль с собой? – сказал врач.

– О господи, конечно, нет… он же весит не меньше тысячи фунтов, – ответила Маргарет, – а электронный инструмент всего двадцать один фунт. – Она кашлянула. – Он переживает из-за рояля, доктор?

– Возможно. – Доктор Моуэри кивнул и поставил ногу на первую ступеньку. – Во всяком случае, при осмотре я не смог выявить никакой физической причины. Мне бы хотелось, чтобы сегодня Дэвида осмотрел доктор Линдквист и другие. Доктор Линдквист – это наш старший психиатр. Я бы попытался уговорить мальчика поесть.

Маргарет стала вместе с врачом спускаться по лестнице.

– Я медсестра, – сказала она. – Можете сказать мне, если вы думаете, что это что-то более серьезное…

Моуэри переложил саквояж в правую руку и похлопал Маргарет по плечу.

– Не волнуйтесь так, моя милая. Колонистам несказанно повезло, с ними в путь отправится музыкальный гений. Мы не можем допустить, чтобы с ним что-то случилось.

У доктора Линдквиста было круглое лицо и циничный взгляд падшего ангела. Голос его лился плавными волнами, которые окатывали слушателя и увлекали его за собой. Психиатр и его коллеги пробыли с Дэвидом почти до десяти вечера. Потом доктор Линдквист отпустил коллег и спустился в музыкальную комнату, где его ждала Маргарет. Он сел на вращающийся стул перед роялем и взялся руками за его края.

Маргарет сидела на стуле с гнутой спинкой, на том самом стуле, о котором она знала, что будет скучать по нему больше, чем по всем остальным оставленным вещам. Стул словно сжился с ней, а матерчатая обивка внушала спокойствие своей привычностью.

За окном, в темноте, стрекотали сверчки.

– Можно с уверенностью сказать, что мальчик фиксирован на своем рояле, – сказал Линдквист и хлопнул себя ладонью по колену. – Вы не думали о том, чтобы оставить мальчика здесь?

– Доктор!

– Я должен об этом спросить.

– С Дэви что-то серьезное? – спросила она. – Я хочу сказать, что мы все будем скучать по оставленным здесь вещам. – Она провела рукой по подлокотнику стула. – Но, бог мой, мы…

– Я не великий музыкант, – сказал Линдквист, – но критики говорили мне, что ваш мальчик уже признанный исполнитель… что он в последнее время отказывается от концертов, чтобы не расстраиваться еще больше… Я имею в виду ваш скорый и окончательный отъезд. – Психиатр задумчиво пососал нижнюю губу. – Вы, конечно, понимаете, что ваш мальчик свято чтит память своего деда?

– Он посмотрел все старые видео, прослушал все записи, – ответила Маргарет. – Ему было всего четыре, когда умер дед, но Дэвид прекрасно помнит все, что они делали вместе. Это было… – Она пожала плечами.

– Дэвид отождествляет свой унаследованный талант с унаследованным роялем, – сказал Линдквист. – Он…

– Но рояль можно сделать, – сказала Маргарет. – Неужели один из плотников колонии или изготовитель музыкальных инструментов не сможет сделать…

– Нет, не сможет, – перебил ее Линдквист. – Это уже не будет рояль Мориса Хэтчелла. Видите ли, ваш мальчик вполне сознает, что унаследовал свой музыкальный гений от деда… так же как унаследовал рояль. Он связывает эти два наследия воедино. Он верит – сам того не сознавая, вы поняли? – что если он утратит рояль, то утратит и талант, и вот тогда перед вами встанет проблема более сложная, чем вы можете себе представить.

Она покачала головой.

– Но дети переживают такие…

– Он не дитя, миссис Хэтчелл. Возможно, точнее будет сказать, что он не просто дитя. Он очень чувствительный человек, один из тех, кого мы называем гениями. Это очень деликатная проблема, и психика его легко может надломиться.

У Маргарет пересохло во рту.

– Что вы пытаетесь мне сказать?

– Я не хочу без причины вселять в вас панику, миссис Хэтчелл. Но правда заключается в том, что если вашего сына лишить его инструмента – и это мнение всех нас, – то он на самом деле может умереть.

Она побледнела.

– О нет… нет! Он…

– Такие вещи случаются, миссис Хэтчелл. Существуют, конечно, определенные методы лечения, но боюсь, что у нас просто нет времени. Говорят, что вы отбываете очень и очень скоро. Лечение же может продолжаться годами.

– Но Дэвид…

– Дэвид не по годам развит и чрезмерно эмоционален, – перебил ее Линдквист. – Он вкладывает в музыку намного больше, чем здоровый человек. Отчасти это обусловлено его слепотой, но помимо этого очень важна его потребность, необходимая потребность в музыкальном самовыражении. У таких гениев, как Дэвид, эта потребность сродни основному инстинкту жизни.