Артем Углов - Предел прочности. Книга вторая

Не могу отвести глаз от залитой красным цветом площадки, от Курта в смирительной рубашке, от пляшущей марионетки. Зрелище пугает и завораживает одновременно.

Чувствую, как чужие пальцы крепко хватают за плечо. С трудом поворачиваюсь и вижу мужское лицо, покрытое грязью и копотью. Оно блестит от пота, слепо таращится в пустоту, словно не видит меня. Узнаю стеклянный взгляд, такой же был у парнишки, что лежал рядом со мною в пыли у гаража. Вернее, он стал таковым после того, как Игорь нажал на курок, согласно директиве.

- Нет его здесь, не ищи, - шепчет человек. Пытаюсь освободится от хватки, но пальцы только крепче сжимают плечо. Его потрескавшиеся губы продолжают бормотать: - нет твоего брата, не здесь он.

- Неееет, - кто-то сипит прямо в ухо. Поворачиваюсь направо и дергаюсь от неожиданности. Прямо передо мною остатки лица, выжженные огнем: зияющие глазницы, темный провал носа, ошметки, то ли кожи, то ли сухожилий, свисающие со щек. Дурманящий запах жаренного мяса, плотно бьет в ноздри.

- Не сдеееесь, - остатками связок произносит оно. С трудом разбираю слова, мешает какофония гитарных звуков.

Свет беспрестанно моргает, по экрану сцены проносятся разноцветные звездочки, и тварь… прыгает… прыгает, как заведенная.

Пытаюсь освободиться, но очередные руки хватают за ноги, тянут вниз. Опускаю взгляд и вижу кусок человеческого тела, его верхнюю половину. Все, что ниже пояса, напрочь отсутствует, лишь темный след из кишок и крови тянется по полу. Оно не смотрит, ему нечем смотреть, глаза давно вытекли, но вот губы безостановочно лепечут: - не ищи брата, нет его.

Только сейчас замечаю на них армейские бушлаты, замызганные, испачканные, местами прожженные, но узнаваемые.

- Нет… нет его здесь, - голоса доносятся со всех сторон, проникают сквозь ушные отверстия в самою подкорку, в каждую клеточку головного мозга и бормочут, бормочут бесконечно.

Закрываю глаза, чтобы не видеть всей этой дряни, и ощущаю, как острые зубы впиваются в плечо. Дергаюсь, и получаю очередной укус, на этот раз в бедро. Кто-то крепко вцепился в ногу и теперь пытается выдрать кусок плоти. Пальцы лезут в лицо, карябают кожу, стараются выцарапать глаза. И снова тянут вниз, кусают, грызут. Больно, мать… до чего же больно.

Я ору что есть мочи и просыпаюсь в казарме. Лунная дорожка прочертила тонкую линию на поверхности стола. В соседней койке мирно похрапывает Вейзер, а на стене висит шедевр маэстро Дэрнулуа. Все, как должно быть, все на месте. Только в ушах продолжает звучать нестройных хор голосов под гитарный риф.

В стенку привычно тарабанят. Да что ж такое-то, разбудили его величество. Старина Вейзер даже внимания не обратил на крики, а этот, нежный весь из себя.

- Спортсмен, ты ухом к стене спишь? - не выдерживаю я.

Удары за стенкой прекращаются, а после доносится глухой голос Леженца:

- Сам придурок.

Вот и поговорили.

Незаметно пролетел теплый сентябрь, подзадержался дождливый октябрь, на смену пришел промозглый ноябрь, вечный и безнадежный. Так, по крайней мере, думалось мне, когда лежал поперек кровати, в один из холодных вечеров.

За окном привычная темень, шел то ли дождь, то ли снег, то ли все вместе и сразу. Высовываться наружу и проверять погоду не хотелось, ничего не хотелось. Учебник по криминалистике, терзаемый второй час, отбивал всякое желание к дальнейшему существованию.

Вот вроде развитый мир, а закачку знаний придумать не смогли. Сделали бы, как с языком космо – раз, загрузил в память, и говори с разумными, сколько душа пожелает. Душа вот только ничего не желала, ныла с каждым прочитанным абзацем, требуя зашвырнуть учебник куда подальше. Нашелся и разумный поблизости – ходил вздыхал, явно куда-то собирался.

- Ты куда намылился в такую погоду? – поинтересовался я у соседа.

Тот уже успел натянуть форменное пальто и теперь искал кепи с околышком в виде силуэта хищной птицы.

- Труне, будь он неладен. Видите ли, доклад ему мой не понравился, вызвал в корпус на разбор. – Вейзер выпрямился, отвел руку за спину и надменно прогнусавил: - слишком много текста из учебника, курсант, все как под копирку. Учитесь писать своими словами.

Было совсем не похоже, но я улыбнулся. Очень уж парень забавно выглядел, пытаясь копировать нашего преподавателя.

- И чего нового можно написать про вскрытие утопленников? Это же не сочинение какое, а методика, отработанная годами. Вот ты улыбаешься, а сам бы смог?

- Да запросто, - я с удовольствие отложил учебник в сторону. Помощь товарищу, чем не причина. – Послушай… Смеркалось. Труп особенно зловеще смотрелся в лучах заходящего солнца. Я взял холодный скальпель в руку и, превозмогая отвратительную вонь, склонился над раздувшимся телом.

- Прям хорошо, - Вейзер наконец нашел потерянное кепи и натянул его на макушку. – Ты, главное, запала не теряй. Если Труне окончательно завалит, я тебя в докладчики порекомендую.

Сосед ушел, а я еще какое-то время боролся с седьмым разделом криминалистики, где крайне нудно и скучно расписывались методы допроса подозреваемых. С трупами, оно все веселее будет.

Память услужливо подкинула историю от Костика, батя которого работал оперуполномоченным в местном РОВД. История дикая и бессмысленная, не несущая никакой информационной нагрузки. Порою мне казалось, что он специально отыскивал такие вот сюжеты, чтобы, смоля очередной папироской, шокировать неподготовленных слушателей.

Рассказ его был про утопленника, который всплыл по весне в речке Татьянке. Тело раздуло, разнесло так, что одежду не снять, а нужно обязательно: вещдок, как-никак. Срезали ножом, что осталось, да и понесли сушиться в подвал. Развесили лохмотья на батарее, сами тут же сели, водку пьют и закусывают.

Тогда я безоговорочно поверил Костику, его очередной байке из жизни оперов, а сейчас сомневаться стал. Это же какой крепости организм должен быть, чтобы такой запах выдержать? Пока сам не подышишь, не поймешь.

Домучив последний абзац, посмотрел на часы – до официального ужина минут двадцать, но еда уже приготовлена, стоит под парами. Толстяк наверняка тарелками на раздаче грохочет, нагружает поднос.

Хрен с ним, с седьмым разделом – убираю опостылевшую криминалистику в ящик стола и выдвигаюсь в сторону столовой. В коридоре безлюдно, в зале тоже никого нет, даже Энджи отсутствует.

В кои-то веки сажусь за стол в полном одиночестве и берусь за вилку. Надо отдать должное местным поварам, готовили они вкусно. Одна жаренная картошечка чего стоила, посыпанная сверху специями и сыром, нежным и тягучим. Отдельно шла мясная подлива: хочешь – бухай все сразу, а хочешь - вприкуску. Я лично предпочитал не портить произведение искусства, уж больно корочка приятно похрустывала на зубах. А вот толстяк обильно заливал все сверху, превращая содержимое в кашу. По мне так чистой воды преступление как перед блюдом, так и перед их создателями. И ладно бы картошка вареная была, но жаренная в масле, которую надкусываешь, и чувствуется сочная мякоть внутри. Это же талант надо иметь, не засушить до состояния сухаря, а нежно подрумянить. Талант и супертехнологии иномирья.